"Когда же они проснулись, кругом была темная ночь. Гретель стала плакать и говорить: "Как мы из лесу выйдем?" Но Гензель ее утешал: "Погоди только немножко, пока месяц взойдет, тогда уж мы найдем дорогу".

И точно, как поднялся на небе полный месяц, Гензель взял сестричку за руку и пошел, отыскивая дорогу по голышам, которые блестели, как заново отчеканенные монеты, и указывали им путь" ("Гензель и Гретель").

- Я должен проверить. Должен ощутить это хотя бы ещё один раз.

Стоя на краю каменного парапета моста, Сергей судорожно вглядывался в темные воды неспешной реки, скользя безумным взглядом по бликам воды, словно пытаясь там что-то разглядеть.

И хотя сейчас он выглядел как влюбленный и крайне неуравновешенный идиот, собирающийся покончить с собой идиотским же способом, или экстремальщик в поисках адреналинового выброса гормонов, прыгать в сущности мужчина и не собирался.

Он лишь должен провести себя по острой грани. Ведь это был единственный способ ощутить в себе Ее след, ощутить себя живым, цельным и настоящим.

Когда это началось? Его настоящий день рождения. Или перерождения.

Десять лет назад. Его восемнадцатилетие. Общага Политеха гудела так, что дым стоял коромыслом. И никто не вспомнит, кто именно в разгар дикого угара принес два ящика паленой водки. Тридцать человек увезли на скорой, пятерых - в морг.

Сергею повезло. Так говорили. Но он-то знал, что везение тут и рядом не стояло. Вот полный стакан в его руке. Вот Жучара-Миха ревёт тост "за всё" (он и правда после того - всё, земля пухом). Вот стакан застревает буквально в двух сантиметрах от рта Сергея.

Потому что он ощутил Ее. Как чистый свет, как прикосновение, как болезненную судорогу, боль и стон. Как вскрик страдания, растекающийся живительной влагой по кровотоку мужчины. Вкус ее крови ощущался на губах чистым экстазом, проносясь откликом по коже и даря затуманенному внутреннему взору ясность, прожигающую нутро до основания.

Неосознаваемым порывом потянуться за ускользающим миражом хрупкого и беззащитного девичьего тела, желая ухватить или хотя бы задержать ещё на мгновение блаженную негу, чтобы ощутить как мираж рушится, а он, ломая ногти до крови, падает обратно в свой персональный ад, что теперь ощущался мерзостью и тошнотворной агонией. Тот самый ад, в котором он застрял и из которого обязан был выбраться, чтобы просто быть с Ней. Тот самый ад, в котором Она его бросила совсем одного.

Кто бы тогда поверил в этот бред? Сергей бы и сам не поверил, но... С тех пор пути-дорожки его и бывших приятелей разошлись.

Люди говорили: "Одумался... За ум взялся".

И некому было рассказать Сергею, что в тот самый день, когда исполнилось ему 18 лет, за тысячу километров от Политеха, одно маленькое, но очень храброе сердечко заключило сделку со старой ведьмой.

И горело, и плавилось то сердце в агонии, пока не перекинулось пламя на руки и любимую книжку сказок, оставляя ожоги на ладонях и пальцах. Осыпался прахом и пеплом мир волшебства и задорного озорства, отданный Алисой платой за чужую жизнь.

Лишь первая капля крови. Только одна.