Начинаю постить новое. Пока в дневник. Потом на форум перекину.
BLACKEST DAY
...Because I'm going deeper and deeper
Harder and harder
Getting darker and darker
Looking for lovе...
***
- Госпожа, пожалуйста...
- Что? Стесняешься собственной наготы?
- Да, Госпожа...
- Ах-ха-ха-ха-ха! Быть голым, для раба нормальное состояние. И раб не может
стесняться, если ему не позволила этого его Госпожа. Я разве позволяла тебе
стыдиться?
- Нет, Госпожа. - обнаженный мужчина затравленно прятал взгляд. Его щеки
горели, но не стыдливым румянцем, а пунцовой безысходностью.
- Вот именно. Так что стой и не дёргайся. Посмеешь сменить позу, раздавлю. У
меня вдохновение сегодня. Хочу запечатлеть на холсте твое убогое тело. Ишь,
зарделся...
И женщина смешала кистью краски на палитре...
Свет был такой яркий, что казался солнечным, хотя это были всего-лишь лампы.
Когда Вера Павловна поднималась в свою мастерскую, то всегда включала полное
освещение. Все-таки для занятий живописью необходимо много света. Конечно,
обустраивая чердак под мастерскую, можно было врезать во фронтон панорамные
окна, как предлагал муж Веры Павловны, работавший в большом архитектурном
бюро, но она настояла и чердак остался как есть, с одним круглым оконцем,
имитирующим часовой циферблат, почти под самой крышей, на что у нее была
личная причина. И звали эту причину Платон.
Сейчас он стоял обнаженным в причудливой позе и служил ей моделью для рисунка.
Живопись — хобби аристократов.
Худой, можно даже сказать, почти изможденный, мужчина, некоторое время,
прятал взгляд, но потом совладал с собой и смотрел на Веру Павловну уже смело и
даже с некоторым вызовом.
"Наглец. Надо хорошенько потоптаться по его наглой роже. Так, чтобы его лицо
отекло, и глаза превратились в щелочки. А потом остальную тушу растоптать
тщательно, до полного бессилия. Чтобы не повадно было дерзить мне. Урод."
Размашистыми мазками, Вера наносила краски на холст, даже без подмалёвка.
Хобби есть хобби. Правилами классической живописи можно пренебречь. А Вера
Павловна очень любила возможность не соблюдать правила. Еще бы, она ведь
садистка...
- Если не перестанешь так пялиться, я тебя накажу!
- Накажите меня, Госпожа, но позвольте одеться.
- Оденься. Я разве против?
- У меня нет одежды...
- Как нет одежды? Куда же она подевалась?
Платон был голым, потому что это она велела ему снять грязную одежду, собрала
ее в пакет и выкинула. Это было два дня назад. Сегодня, Вера принесла ему новые
джинсы, футболку и белье, но не позволила одеться, а продолжала этот
абсурдный диалог, наслаждаясь игрой.
- Вы забрали мою одежду...
- Твою? Здесь нет ничего твоего! Когда ты уже это запомнишь? Ты и сам не свой,
понимаешь? Ты моя собственность!
- Да, Госпожа.
Он снова сник и даже немного ссутулился.
- Позу! - прикрикнула Вера.
Она подошла и кистью приподняла его лицо, испачкав подбородок краской.
Отступила на шаг. Залюбовалась. "Красивый. Мразь..."
- Все еще мечтаешь сбежать? Тебе некуда бежать, пойми. Там тебя никто не ждет.
Здесь твой дом.
Мужчина молчал, стиснув зубы и зажмурив глаза.
Следующие десять минут прошли в тишине. А потом она не выдержала:
- Ступай на место!
Платон, ненавязчиво размял затекшие мышцы, перешел к стеллажу и улёгся на
пол...
Раньше этот стеллаж был загромождён банками с краской, кистями и прочими
художественными принадлежностями, но с некоторых пор, превратился в
заставленную обувью опору, за которую Вера Павловна придерживалась, затаптывая
своего раба. Кроме того, на стойках стеллажа висело несколько ударных девайсов.
На полу была обустроена лежанка, даже скорее - лёжка из матраса и пледа. Это
выглядело трогательной заботой монстра о своей жертве, но тем не менее, Вера
не стремилась сломать свою "вещь" до того, как смогла бы сполна насладиться
причиняемой болью. Затаптывать тело удастся намного дольше, если это тело лежит
на мягкой подстилке, хотя, твердость пола и могла бы послужить источником
дополнительных страданий, но это все же уменьшало время "вкусной обратки", а
Вера Павловна, как истинный садист-извращенец любила долгую трапезу.
Меланхолично перетаптываясь по груди, она ловила удовольствие и любовалась
искаженным лицом своей жертвы. Платон тихонько постанывал и вдруг
прошептал:
Вера чуть не воскликнула: "Опять?! За то что заслужил!", но промолчала
задумавшись.
Действительно, почему она сделала это? Только лишь из мести или потому что она
просто любит жестоко затаптывать мужчин? В глубине души, Вера конечно знала
ответ, но не могла признаться даже самой себе.
Какое садистское, маниакальное счастье иметь собственного раба для трамплинга.
Никто и никогда, даже мысли не допустит, что веселая молодая женщина, у
которой есть любящий и любимый муж, дети и устроенная жизнь, может оказаться
монстром, держащим в заточении взрослого мужчину.
Да, по-началу было трудно. Платон все время порывался сбежать и его приходилось
связывать. После каждой попытки побега, Вера порола пленника плетьми и жестоко
затаптывала до состояния ватного матраса, но он, оклемавшись, снова пытался
вырваться на свободу. Тогда она стала приковывать Платона цепью. Это слегка
утихомирило его прыть, по факту, мужчина был на цепи практически
круглосуточно. И лишь изредка, Вера снимала оковы, чтобы дать ему отдохнуть
после особенно суровой экзекуции.
Звукоизоляция в чердачном помещении была великолепная. Маньячность Веры
Павловны, называемая в быту перфекционизмом, распространялась на многие сферы
ее жизни и на желание абсолютной тишины в доме, в том числе.
Она могла цокать шпильками сколько угодно. С какой угодно силой пытать и мучить
Платона. Никто и никогда не слышал шума, ни криков, ни стонов.
***
Ах, каким же самонадеянным глупцом он оказался, согласившись на приглашение
незнакомой дамочки! Ее ножки были так хороши, что Платон почти не удивился,
когда она предложила поиграть в трамплинг. "Ха! Ды ты из наших! - весело
воскликнул он, а незнакомка смущенно улыбаясь ответила, - Мне просто нравится
топтать..." Кто бы мог подумать, что игра окажется настолько болезненной, что
Платон, кажется впервые в жизни, захотел всё прекратить раньше партнерши.
Обычно именно женщины "сдавались" первыми, устав топтаться по ненасытному
трамплиеру. А в этот раз барышня попалась совершенно трешовая. Уделав его "под
орех" не пожелала освободить, а потребовала продолжения, на которое Платон был
уже не согласен. И тогда она его, связанного, избила сначала плетью, а потом
и нагайкой до полусмерти и все равно растоптала. Платон возмущенно орал,
угрожая законом и ответственностью, Вера Павловна била и топтала, причём била
не особо долго, поскольку он был и так уже измочален, а вот топтала долго и
изощренно.
Забываясь болезненным сном, Платон пребывал в совершеннейшем шоке. Как это всё
возможно? Что происходит вообще? И когда закончится? Не может же эта психичка
держать его взаперти вечно?
Но на следующий день ничего не закончилось. Мучительница вернулась и всё
началось сначала! Платону казалось, что это какой-то сюр, адский абсурд и на
самом деле ему всё только снится... Но плётки и каблуки были реальными, а он
действительно был связан.
Взяв одну пару туфель со стеллажа, Вера предложила:
- Выбери ещё что-нибудь.
- Долбанутая на всю голову! Сука! Охренела? Что ты творишь? Я тебя засужу!
Освободи меня! - хрипло проорал Платон в бессильной злобе.
Вера Павловна спокойно ответила:
- Тогда выберу я.
И выбрав кнут с узлами по протяжённости плети, избила и растоптала пленника
так, словно вчера ничего и не было.
"Нет! Прекрати! Остановись!" - хотел сказать Платон, но сил не осталось. Он мог
только бессвязно шепелявить разбитыми в кровь, распухшими губами...
И начался его персональный ад. Дни, превращаясь в набухшие гематомами недели,
а потом в огромные изжелта-черные синяки месяцев, потянулись нескончаемой
вереницей пыток.
Приходя, Вера брала одну пару туфель и приказывала выбрать ещё один предмет
"должно быть два", Платон матерился и осыпал ее оскорблениями, дальше
следовало неизменное "тогда выберу я" и начиналась новая экзекуция с поркой и
трамплингом.
Вот что бывает, когда кавалер недостаточно почтительно относится к такой
прекрасной Даме! Будь он покорнее и, быть может, его ждала другая учесть?) Как
всегда, произведение на высоте!
