Они говорили о «новых возможностях», о «нестабильности». О том, что умный человек должен «диверсифицировать риски» . Слова были легкие, воздушные. Но вся комната, казалось, давила вниз, к этому молчаливому центру тяжести - к груди Айгуль. Айгуль не говорила ни слова. Сидела, откинувшись на спинку стула, и вся ее сила, казалось, заключалась не в аргументах, а в спокойной, волнующей полноте ее груди. Она была не просто большой. Она была великолепной - округлой, обещающей уют и забвение. Как зрелая, налитая соком дыня на рынке. Это не было вульгарно. Это было… уверенно что ли?

Она дышала медленно и глубоко, и казалось, что вместе с ее дыханием в зале становится теплее.
Айгуль вдруг подняла на меня глаза. Темные, спокойные.
- Документы у вас? - тихо спросила она. Голос был низким, бархатным, как южная ночь.
Я кивнул и достал папку.
В какой-то момент, когда речь зашла о «непредвиденных обстоятельствах», ее спутник положил свою руку ей на плечо. Нежно, почти не касаясь. И я понял. Это был не жест собственника. Это был жест мореплавателя, который прикасается к мачте корабля, чувствуя его надежность в бурю. Она была его тылом. Его гарантией. Плавные, уверенные линии ее тела дышали спокойствием далеких гор и теплом южного солнца.

Когда они уходили, она обернулась в дверях. Не на меня, а на огромное зеркало в позолоченной раме. На мгновение наши взгляды встретились в отражении. И в ее глазах я не увидел ни равнодушия, ни насмешки. Я увидел тихую грусть.

И мне вдруг до боли захотелось остаться в этих краях, где земля так же тверда и щедра, а женщины молча несут свое достоинство, как драгоценную ношу.