Линор Горалик

Песня в защиту податливых женщин

Не страшно, когда страшно - страшно, когда нестрашно. Не больно, когда больно - больно, когда не больно.

Мой брат спрашивает меня, с ужасом глядя на прижженную сигаретой руку: "Ты не боишься, что кто-нибудь из тех, кого ты выбираешь, потеряет над собой контроль в постели, забудется на минуту, руку тебе сломает, перережет горло?" Неужели, говорит, тебе не страшно? Страшно, говорю, очень страшно. Так страшно, что я иногда забываю, как меня зовут и куда конкретно, забываю собственный возраст и страх перед завтрашним утром, - это такое счастье. Я все забываю: забываю, что я большая девочка, совсем самостоятельная, почти ничего не боюсь, плачу долги и живу в столице, каждое утро лично отвечаю за движение поездов в метро и крови в венах, - чтобы всего этого хоть час не помнить, стоит умирать от страха и рисковать чем угодно, а горло - послушай, зачем мне горло? Ведь без всего этого, знаешь, мне все равно не до песен.


Подруга говорит: вчера мы с ним играли в дурака на раздевание. Не могу представить себе такого в своем мире. У меня человек входит в дверь, дает мне по морде и говорит: "Раздевайся". Она смотрит с улыбкой и спрашивает: "А если это сосед за солью пришел?" С соседом это не сработает, говорю. Это вообще не сработает ни с кем, кто не вызывает у тебя чувства обожествления, ни с кем, от чьих слов или голоса в животе не начинает шевелиться тяжелый ком еще не зачатого ребенка. Понимаешь, говорю, тут все построено не на том, чтобы тебе делали больно, - а то пойди, сунь руку под дрель и держи до наступления кровавого оргазма! Тут все держится, - как, в общем, при любом почти сексе, даже и самом ванильном, - на отдаче-себя-этому-именно-человеку, этому мастеру-хозяину-любимому. На том, чтобы не просто собачкой быть, а быть его, именно его, собачкой. Иначе любой резкий окрик контролера в трамвае вызывал бы у нас дрожь в коленках и жар в ланитах, - но, слава богу, механизмы все же сложнее. Чтобы все сработало, этот вот человек с плеткой, кулаком, зажигалкой, сладким голосом, твердой рукой, страшным словом должен держать тебя на ниточке... на такой специальной тоненькой ниточке, свитой из хитрых таких волоконец; порвется ниточка - и ты смотришь с брезгливостью: что это за деспот тут орет, ножкой топает? А ну, геть! - собрать его манатки в пакет на тридцать килограммов мусора, вышвырнуть за дверь, отобрать ключ от квартиры: иди, маши кулаками в другом месте, нашелся тоже хозяин!


Волоконца тонкие, имен им много, некоторые говорят - "да просто любовь это!", - может, и любовь, может быть, я не знаю. Если читать всякие садомазохистские журналы-книги-сайты, обнаруживаешь массу объяснений тому факту, что мы готовы часами лежать на ковре, лицом вниз, вдыхать застарелую пыль и запах прежних игр - тех же, здесь же, - вздрагивать при каждом ударе, растекаться от боли в заломленных намертво руках. Садомазохистские журналы-книги-сайты рассказывают нам, что главными принципами, на основе которых мы соглашаемся на такие игры, становятся (они так и пишут: "становятся", Бивис!) "добровольность, согласованность и доверие". Они имеют в виду, что мы должны добровольно лечь мордой в пол, мы должны быть уверены, что нас не убьют, и мы же еще должны предупреждать, когда нам слишком больно, - и не сомневаться, что нас послушаются. Для всего этого, говорят нам эти журналы-книги-сайты, существуют между некоторыми людьми предварительные договоренности "Пункт 3.1: выламывание пальцев. Выламывание пальцев должно проиcходить под углом, не превышающим 92 (девяносто два) градуса к поверхности ладони, - если на момент акта выламывания пальцев между сторонами не устанавливается дополнительное письменное соглашение". В договоренность входят, помимо общих "нельзя-можно", еще и "стоп-слова". То есть если женщина истерически орет: "Ай, ай, ай, больно, изверг, садист, супостат!" - то все нормально и хорошо, но вот если она вдруг спокойным голосом произнесет: "Параллелепипед" - надо немедленно костер под ней потушить, с крюка ее снять, извиниться, раскаяться, впредь быть осторожней. Но вот пусть, ради бога, кто-нибудь объяснит мне смысл таких отношений, при которых тебе, ищущей полной передачи контроля над миром, великим и страшным, давящим тебе на плечи с утра до ночи, в чужие руки - ради забытья, ради осознания, что нет ничего подвластного твоей воле в текущей ситуации, - так вот, пусть кто-нибудь объяснит мне смысл таких отношений, при которых тебе - такой вот! - во время всего сеанса нужно постоянно прислушиваться к собственным ощущениям, чтобы вовремя сказать "параллелепипед"? И когда миленький мой спрашивал первый раз: а как я буду знать, что я не делаю ничего такого уж... такого уж... - я сказала ему: давай, миленький мой, договоримся об одном-единственном принципе: ты постараешься не убить меня, я постараюсь не умереть под тобой.


На самом деле мы, конечно, таким образом сильно и нехорошо лукавим: тот, кто должен постараться не убить нас, вынужден при подобном раскладе находиться в постоянном, никогда не прекращающемся дозоре и не расслабляться, не расслабляться+ А иначе нам опять пугать медсестер в приемном покое разорванными сухожилиями и внутренними кровоизлияниями. С другой стороны - не этого ли ему, хозяину-мастеру-любимому, надобно? Не в этом ли контроле он обретает свой domspace, заветное измененное состояние сознания, возникающее у "доминантов" во время сеансов и, в отличие от нашего subspace, построенное именно на этом контроле над нашей душой и плотью?


В том же приемном покое расскажут нам весело и с охотой, что причина мазохизма кроется в детских унижениях и боли, которые причиняет ребенку сильный и властный родитель. В вашем, скажут нам, подсознании унижение всегда ассоциируется с ощущением родительской заботы и справедливости наказания. Ведь после экзекуции сердобольная мама жалела и целовала вас, провинившихся, и любой грех считался искупленным, любое преступление - отошедшим в прошлое, - а, значит, через эту боль можно было переродиться, снова стать чистым, начать жить сначала. Спасибо, скажем мы с изумлением, спасибо большое, вот только зачем нам эти сведения? Разве что хозяин захочет спросить, били ли нас в детстве, - ну, хорошо, нам будет, что ему ответить.


Кто-то рассказывал мне, что в состоянии subspace начинает галлюцинировать и видит себя то рабом на галерах, то рикшей у японского императора, то грешником в адской ступе. Кто-то рассказывал мне, что начинает чувствовать себя маленьким ребенком и возвращает себе ощущение того, что все впереди и будущее безгранично. Я бы хотела рассказать им что-нибудь такое же или похлеще, - но вот беда, я потом просто ничего не помню, совсем ничего. Было прекрасно, мой ангел, но детали рая не сохранились.


Видимо, плохо себя вела. Видимо, не заслужила.