Муттер и Фатер гордятся Отто. Рост за два метра,
глаза как сталь, тело, осанка, манеры — что ты,
впору сниматься у Риффеншталь.
Он побеждает на скачках конских, Вагнера темы поет на бис,
Даже стреляет по-македонски. Белая бестия, as it is.

Но каждую ночь
из тумана глядя
черными дырами мертвых глаз
Отто является фройлян Надя в платье сатиновом.

Был приказ –
Каждый изловленный партизайне должен висеть на суку.
И вот, Отто с улыбкой "йедем дас зайне"
пойманных русских к допросу ждет.

В двери Надежду впихнули грубо. Отто глядит на нее свысока.
Наде семнадцать, разбиты губы, кровь на сатине,
в глазах тоска.
Делу, увы, не помочь слезами.
Слышно – солдаты копают рвы.
Отто вздыхает "Jedem das seine".
Милая фройлян, мне жаль, увы.

Вдруг исчезает тоска во взгляде,
зал погрузился на миг во тьму.
Прыгнув, на Отто повисла Надя,
в ухо гадюкой шипит ему:
"Что, офицер, не боишься мести?
Нынче я стану твоей судьбой.
Мы теперь будем цузаммен, вместе.
Слышишь? Отныне навек с тобой."

Надю за волосы тащат к вязу,
в бабушкин, с детства знакомый, двор,
Где ожидает, к суку привязан,
быстрый веревочный приговор.

"Шнапсу бы... Водки бы... Не иначе –
рюмку с товарищем вечерком".
Отто стирает рукой дрожащей
Надину кровь со щеки платком.

Водка ли, шнапс ли, исповедальня – все бесполезно.
Опять в ночи
Надя из курской деревни дальней смотрит на Отто,
а он молчит.
Наденька шепчет "Jedem das seine!".
Отто хрипит, воздух ловит ртом.
Дойче овчарка глядит на хозяина,
длинным виляет, скуля, хвостом.

Был же приказ и была задача... Йедем дас зайне.
В окне рассвет
Надя уходит. А Отто плачет
Семьдесят долгих кошмарных лет.