Виктор Ерофеев. Мужчины: Тираны и подкаблучники

Мой друг маркиз де Сад

По России бродит призрак маркиза де Сада. Но никто, кажется, толком не знает, зачем он бродит и какой от него толк. Саду я многим обязан. В 1973 году я протащил через советскую цензуру свою статью о Саде, наделавшую много шума. Сад дал мне литературное имя. Теперь настала пора мне защищать репутацию любимого мною французского призрака.

У нас в России для садистов рай. Российская государственность исторически обеспечила им счастливое существование. Она обесценила человеческую жизнь, создала систему подавления, всевозможных запретов, ханжеской морали. Несостоявшиеся садисты становятся жертвами садизма, но, дай жертвам власть, они тоже станут садистами. Садизм вырабатывается в неограниченном количестве, как слюна, садизм идет валом. Садюга – русское ласковое слово. Я такой другой, действительно, не знаю, где так сладко умеют унизить, где бы женщин столь сильно возбуждала перспектива насилия, а мужчины столь наивно путали половой акт с дракой. По степени бытовой, будничной агрессивности, от троллейбуса и детского сада до Думы, мы не знаем себе равных, всех превзошли.

Иллюзия равенства наилучшим образом творит подлинную власть запретного неравенства. Иллюзия духовности ведет к лихорадке мастурбации. Самопознание русского человека исчисляется отрицательными величинами. Внутри себя он неизменно видит прямо противоположное самому себе, и об этом другом слагает поэмы, ставшие гордостью мировой культуры. Даже материализм в нашей стране был воспринят как высшая стадия идеализма.

Такой стране, как Россия, маркиз де Сад просто необходим. Его можно было бы прописать как микстуру. Кому-то от этой микстуры станет совсем дурно. Что ж, будем скорбеть, сожалеть, соболезновать, если найдется время. Кто-то вообще никогда ничего не поймет. Это в порядке вещей. Но людям с задатками свободных идей несколько полегчает.

Сад (кстати, вот годы его жизни: 1740–1814) никого не хотел ни лечить, ни учить. Он стал и в жизни, и в книгах самораскрытием страсти, не знающей своей логики, но творящей ее с неизменным постоянст вом. Сад – не доктор и не пациент. Он – писатель, то есть вольнослушатель некоторых словесных истин. От многих других его отличала настойчивость. Он мог остановиться на уровне гедонизма, но был увлекающейся натурой и улетел в запретные сферы, недопустимые в культуре жизнеустройства. Однако если культура не вмещает в себя Сада, она превращается в заговор с целью скрыть человека от человека.

Видимо, прав был французский философ-садовед Морис Бланшо, утверждавший, что нельзя «привыкать к Саду». Вместе с тем сюрреалисты не зря называли его «божественным маркизом», «освободителем». Они ссылались на неожиданные для легендарного «садиста» слова: «Мое перо, говорят, слишком остро, я наделяю порок слишком отвратительными чертами; хотите знать: почему? Я не хочу, чтобы любили порок… Несчастье тем, кто его окружает розами!»

Лукавство? Пусть!
Культура должна пройти через Сада, подбирая подходящие слова для раскрытия эротической стихии. Лишь при условии свободного владения языком страстей чтение Сада станет не столько порнографическим откровением, занятным самим по себе, сколько преодолением болезни немоты, которая сковывает «смущающуюся» культуру.

Глядя, как дружно идет человечество по пути философии наслаждения, видя неисчерпаемость российского садизма и задубелость его мазохистской изнанки, я радуюсь, что маркиз де Сад не устареет и в XXI веке.

Культ силы

Вы в детстве мучили кошек? А если да, то как: привязывали к хвосту консервные банки или мучили до смерти, издевались, изгалялись, измывались, надругались (какой могучий синонимический ряд, в каком еще языке найдешь такую красоту!) над кошкой, вешая ее за горло на суку? А если не мучили, то какой вы, в сущности, мужчина? А в певчих птиц стреляли из духового ружья? Птицы падали комочками вам под ноги, падали? И дрозд падал, и дятел. Вы разглядывали их слегка окровавленные тушки, они еще лапками дергали. У вас на лице было радостное, возбужденное выражение детского триумфатора, и руки чуть-чуть дрожали от счастья. Какой восторг отправлять земных и небесных тварей к их кошачьим и птичьим праотцам! Как увлекательно убивать!

Не знаю, как вы, а я мучил кошек, стрелял в птиц и получал от этого несказанное удовольствие. Мне было около двенадцати лет. А чуть позже в пионерском лагере доводил до слез соседа-пионера, лил ему воду на простыню и кричал парням постарше, что пионер описался, и парни постарше считали, что я – молодец, и взяли меня в свою компанию.

Потом эта страсть к мучительству растворилась в воздухе, и я больше не мучил ни кошек, ни пионеров, но чувство вины не просыпалось еще долго-долго. А когда проснулось, то пионер уже стал неизвестным мне сорокалетним дядькой, а кошку все равно не воскресишь. Я ее не вешал – убил из ружья. А бывший пионер – он помнит, как я издевался над ним? А если помнит, что он обо мне думает?

Жестокость – в человеческой крови. Жестокость взрослеющих детей, их безжалостность по отношению друг к другу безгранична. Мелкий пацан из подворотни – прирожденный убийца. Но на кого-то нисходит просветительская благодать, и кровавые инстинкты притупляются, переплавляются. «Смирись, гордый человек!» – учил Достоевский. Хорошо ему было – он стал писателем, пронизанным славой, а слава сильнее гордости. А те, на кого благодать не снизошла и мощный коэффициент жестокости сохранился на долгое время, мучают в армии салаг и дальше по жизни всех подряд, когда это возможно, и самоутверждаются за их сраный счет. Они остались в подростковом возрасте кошачьих убийц на всю жизнь, на них не нашлось смирительной рубашки образования. А этих смирительных рубашек образования у нас в стране не шьют, потому что не видят проблемы. Да и некому шить.

У нас все заражены культом силы и культом насилия: власть, школа, интеллектуальная элита, бизнес, попса, Церковь, простой народ – разница только в степени заражения. У одних, более просвещенных, развивается высокомерие, у других – просто культ кулака. Отморозки из подворотни выбирают силовые ведомства в качестве своей карьеры, становятся государственными мужьями со склонностью к мести и мучительству – и народ их любит, обожает, возводит в секс-символ, голосует за них от души и оправдывает во всем. Потому что эти пацаны – наши, наше подобие, наши грезы.

И если кто-то удивляется, что у нас не работают общечеловеческие ценности, что мы далеки от Европы, то это – наивное соображение. Гуманистическая литература, веками твердившая, что культ силы – гадость, отложена в сторону. Толстой, презирающий культ силы Наполеона в «Войне и мире», сам же показывает значение культа силы на примере своих любимых героев. Культура последних ста лет спасовала перед мощью кулака, признала культ силы частью человеческой природы, а не следствием невежества и дурного воспитания. Кафка – лучшее тому доказательство.

Но этот пессимизм, как ни парадоксально, сработал на пользу антинасилию. Если знаешь, что зло в тебе, найди возможность его рассмотреть и ограничить. Инерция порядочности, разумная воля к комфорту развернула современный Запад к дискредитации культа силы. Культ силы есть, он всегда пребудет, но там он – не герой дня. Европа шьет большое количество смирительных рубашек для насильников.

А мы – великий архаический народ. С доисторическими ухватками и ужимками. Мы водим автомобили с позиции силы, мы давим слабых всегда и везде. Кто сильнее – тот лучше выживает, у того лучше баба, у того лучше хуй и потомство. Мы мыслим простыми словами: сила есть – ума не надо. Все это от первобытного состояния к нам через тысячелетия дошло без порчи. Гуманистическая порча слегка затронула высшие классы – низшие остались в девственном виде. Говорят, чекисты-расстрельщики даже пропускали выходные дни в годы террора, чтобы пострелять, наслаждаясь видом убиваемых ими людей. Не все, конечно, но таких хватало.

Страна голосует за культ силы. И я, бывший расстрельщик певчих птиц, понимаю свою страну.

Подкаблучники

– Ты чего, совсем, что ли, сдурел? – хамила на людях в ресторане блондинка-жена со стеклянными от злобы глазами.
– А чего я такого сделал? – блаженно-виновато улыбаясь, оправдывался известный на всю нашу страну человек.
Это было в заграничной поездке, и я поразился: подкаблучник. Как ты смеешь, думал я о ней, он же тебя и одел, и вывез, и на руках носит, в спортивных машинах катает! Убить тебя мало!

Никто никого не убил. Сцены повторялись с пронзительной регулярностью. Как же он это терпит? Смирился? Или у него десять любовниц? Но иметь такое хамское чудо у себя в доме!..

А может, средневековые рыцари были первыми подкаблучниками? Не от них ли развелся этот позор? Воспевая неземную красоту, начиная с Девы Марии, они подбросили женщин на пьедестал (вспорхнули юбки), и те с пьедестала им стали хамить. Или тогда у блондинок еще не было каблуков?

Подкаблучничество – род постыдной зависимости. Мужчины панически боятся прослыть подкаблучниками – это не лучше евнухов, идет вразрез с мужской природой. Так ли? Мы знаем множество случаев сыновних подкаблучников. Пожар подкаблучничества может, наверное, переброситься с матери на жену, на любовницу, просто на случайную девку.

Если ты не считаешь себя подкаблучником, это еще не значит, что ты им не являешься. Латентными подкаблучниками рождаются все мужчины, многие в течение жизни становятся явными.

Влюбился? – Попался: ты стал романтическим подкаблучником, мечтающим целовать следы своей возлюбленной на песке. Ну и поцеловал – вся рожа в песке, и во рту хруст.

Полюбил большой любовью? – Стал любящим подкаблучником, теряющим голову от одной мысли, что ты можешь ее потерять. Кого ее? Неважно – но, конечно, единственную.

Женился? – Стал семейным подкаблучником, который заботится о том, как угодить жене.
А если ты не хочешь угождать жене? Если она тебе опостылела? Значит жди, что взойдет новая звезда, и ты будешь новым, звездным, подкаблучником.

Если ты молод – ты молодой подкаблучник (с состоявшейся подругой), если богат – судьба определит тебе быть богатым подкаблучником, а не повезет, будешь бедным и старым подкаблучником. Сколько их еще, этих подвидов мужчин-гибридов?

Ну, например, национальный вариант: пьющие подкаблучники. И, наконец, самый традиционный, описанный и обкаканный в литературе: смиренные подкаблучники. Вроде бы – это самые настоящие. Только они знают и признают, что они – подкаблучники. И даже получают от этого свое смиренное мазохистское удовольствие.

Впрочем, мазохизма хватает на всех.
Мужчины правят миром, а женщины – мужчинами: идея не нова, но вечно продуктивна. Наверху власти создатель перестройки был бесспорным подкаблучником, хотя, с другой стороны, они были прекрасной парой. Подкаблучником может стать и неуверенный в себе мужчина, и чрезвычайно самонадеянный. Неуверенный ищет опору и отдает власть в чужие руки, а самонадеянный ищет подтверждения своей силы и впадает в зависимость от этого постоянного подтверждения. Женщина, если она хочет власти над мужчиной, с которым она живет, должна лишь чуть прохладным взглядом посмотреть на своего мужа и опустить его самооценку: он будет долго потом доказывать, что – не козел.

Один мой приятель всю жизнь гонялся за женскими телами, и преуспел, но ему надоело, и он влюбился в женский ум, и на женском уме поскользнулся. Она принялась его унижать, а он стал это терпеть, потому что боялся ее потерять, а вышло так, что потерял сам себя. Другой объявил свою жену талантливой женщиной и носился с ней, как с божьим даром, а она была просто ловкой стервой. Женщины легко садятся мужчинам на шею.

Подкаблучник – взгляд со стороны. Ты сам себя таким (кроме того, смиренного!) не видишь. В зеркале подкаблучником не отражаешься. Но неужели все так фатально и обидно? Любая зависимость от женщины делает мужчину смешным.

Так что же тебе делать? Отказаться? Стать циником и холодным охотником за удовольствиями? Создать гарем и никого в нем не любить? Нет. Посвятить себя другим великим делам. Служить государству?

Но тогда станешь просто-напросто подкаблучником государства. Мы таких знаем. Миллионы чиновников. Но ты скажешь, что только делаешь вид, будто служишь, а на самом деле ты будешь делать карьеру, рваться к власти, взойдешь на какой-нибудь трон – в общем, станешь подкаблучником собственной карьеры. Или обворуешь государство – ну, тогда ты пойдешь по другой статье. И демократии тоже опасно служить – станешь моралистом и диссидентом, подкаблучником политической иллюзии.

Мужчина обо всем этом не любит думать, он отвергает обидные для себя мысли, он ценит свою независимость. Однако мужчина потому и кандидат в подкаблучники, что он претендует на независимость. Женщина, как правило, более зависимая натура. Но она гораздо умнее, чем мужчина, справляется со своим подневольным положением: она нередко делает вид, что смиряется с ним, на самом же деле пробивается к самоутверждению, начиная с низкого старта. Она – своя в мире, полном зависимостей, она ловка и хитра в своей игре. Она подчинит себе мужчину либо лестью и лаской, либо неотразимой стервозностью.

Мужчина – фанатик своей независимости, и когда этот фанатик попадает в зависимое положение, он не знает, как себя вести. Если мужчина утверждает себя независимым человеком, ему нужно продемонстрировать эту независимость. На самом деле его независимость складывается из честолюбия. Он должен собой гордиться, он призван себя уважать, он стремится похвастаться. На кого он свалит свои достижения? – Жене остается умело обойтись с его слабостью.

Только монаха трудно назвать подкаблучником. Хотя разве он не подкаблучник, Господа?

Секс как спорт

Раньше было проще. Раньше все сводилось к тому, чтобы ЕЕ победить. Или, как еще раньше, совсем давно, говорили: ЕЮ овладеть. Но если я говорю, что раньше было проще, это не значит, что победа давалась легко. Напротив, те, кто жили активной половой жизнью тридцать лет назад, хорошо помнят, что они побеждали буквально в рукопашном бою.

Девушка сдавалась по кускам. Сначала овладевали рукой. Это называлось «взять за ручку». Сердце замирало – позволит ли? А если позволяла – боже, какое счастье! Так и ходили «за ручку» – счастливые, как в советском кино. Потом овладевали лицом. Это значит, что начиналась драка за поцелуй. Девушка стискивала зубы так, словно она была не девушкой, а бульдогом. Разжать ей челюсти не было никакой возможности, даже если намечалась большая любовь. Приходилось действовать хитростью, используя навыки психологической войны. Первый поцелуй оказывался почти всегда поцелуем врасплох: ОНА отвлеклась, увлеклась, разговорилась о чем-нибудь для НЕЕ важном, существенном, например, о том, как ОНА в первый раз купалась в Черном море, ЕЕ раз – и поцеловали в губы.

ОНА – пихаться, толкаться, кусаться – но поздно, и дела уже назад не вернуть. Потом наступал черед «коленки». За ручку можно – а за коленку нельзя. Логика во всем этом была всякий раз железная. Затем, пройдя еще целый ряд жизненно важных этапов, начиналась основная борьба с раздеванием. Она затягивалась на долгие часы и, как правило, сопровождалась серьезной порчей одежды. Когда же измученная, истерзанная, на последнем издыхании от яростного сопротивления, девушка, как это называлось, отдавалась, на секс ни у кого не хватало ни сил, ни умения.

Секс долгое время оставался в России любительским занятием. Мужчины считали свои победы, а девушки – свои промахи. Но и те, и другие, за немногими исключениями, так никогда и не смогли овладеть даже азбукой половой жизни. Во всем, что хоть как-то отличалось от привычной позы, виделось извращение. Об извращениях рассказывалось с вытаращенными глазами. Судя по скудным данным, в основном вращавшимся вокруг гинекологии, люди имели самые убогие представления о своих эрогенных зонах, впрочем, даже и не зная, что они именно так называются.

Мне позвонил милый беллетрист-шестидесятник:
– Слушай, я обзвонил всех «наших» (он назвал известные имена) – никто не знает. Что такое, язык сломаешь, куннилингус?

– Действительно, язык сломаешь…
– Ах, это?! – смутился он.
Было ли от этого их поколение несчастным? Кто знает! Счастье в нашей стране остается непредсказуемым.
В начале 1980-х годов наметился (еще до политических перемен) процесс женской сексуальной эмансипации, который, в конечном счете, поставил многих наших мужчин в неловкое положение. Устойчивая роль победителя у мужчины постепенно была отнята. Женщины если и не научились делать выбор заранее, то по крайней мере обзавелись достаточным количеством шуточек-прибауточек и разгадали мужскую игру. Вот этого мужчины и не ожидали, к этому не были готовы.

Вся новизна началась, пожалуй, со словечка ЕЩЁ. Казалось бы, что может одно слово изменить в половой жизни, но оно изменило отношения. Если в 1970-е годы слово «трахаться» стало знаком грядущих перемен, то ЕЩЁ, слетевшее с женских губ и все чаще раздающееся в ночной тишине, оказалось требованием не столько даже времени, сколько женщин. Они захотели дополнительных удовольствий, не предусмотренных в русском мужском прейскуранте.

И мужчина, надо сказать, от одного этого ЕЩЁ пришел в неприятный трепет. ЕЩЁ означает: мало и не то. ЕЩЕ означает: не умеешь – не берись, и еще того хуже: ты – не мужик. Мужики растерялись. Раньше они судили, сопоставляли, сравнивали и веселились. Теперь стали судить их.

И теперь уже не важно, кто с кого стаскивает трусы. Даже если этот процесс по-прежнему отчасти контролируется мужчиной, он не контролирует результат. Он может нарваться на ЕЩЁ, сказанное любящими губами, как на предвестника разочарования. Наконец, женщина перестала бояться слова «извращение» – и тем самым вконец испугала многих мужчин, потянувшись к тому, о чем они когда-то разговаривали между собой только в мужской бане.

– В попку! В попку! – запросились интеллигентки.
– И поглубже! – раздвинула ягодицы культурологическая блондинка.
Народ не узнал сам себя.
Секс из любительской игры превратился в профессиональный спорт. Победит ли российская женская сборная мужскую, сказать трудно, но надо признать, что на пороге оргазма женщины научились произносить слово ЕЩЁ твердым голосом.

Утреннее чудо

Это – мальчик, который моется за занавеской. Это – бар, который работает допоздна. Это – последний поезд. Это – жесткий вагон. На борту вертолета надпись: «Смерти нет». Мужчина начинается с утренней эрекции.

Она приходит ниоткуда, по собственному велению, невзирая на лица. Приятно сознавать, что мои друзья и враги приведены ею к общему знаменателю, обезоружены в своих постелях. Сильнее всякой идеологии, она реактивна и интерконтинентальна, с ней просыпаются Папа Римский и разные думские фракции, голливудские звезды, нацисты, китайцы, старьевщики, дипломаты, бандиты, издатели моих книг, британские принцы, Международный Красный Крест.

...
Она не имеет под собой никаких оснований. У нее нет прописки, она беспаспортна. Желание, не обусловленное конкретным желанием, она не хочет знать ничего, кроме себя. Она не может быть предметом описания, поскольку раскачивает меня между двумя языками, повелительным и приблизительным.

Она расставляет всех по местам и соответствует моим ожиданиям. Она похожа на все что угодно, только не на то, что ей надлежало бы представлять, исходя из гражданского права. Утренняя эрекция анархиста – консервативна, консерватора – анархична. Утренняя эрекция авангардиста – анахронична, монаха – маршальский жезл.

Собственно, утренняя эрекция – это единственная вещь, которая делает мужчину загадкой природы.
Утилитарный подход к утренней эрекции со стороны некоторых женщин, отразившийся в анекдотах, кажется мне знаком женской неадекватности и напрасной фетишизацией жизни.

Эффективное средство образумить утреннюю эрекцию – это сделать ее общезначимой и банальной, так чтобы рядом с ней не оказалось никакого другого образа, по отношению к которому она могла бы утверждать свою скандальность, притягательность и безумие.

Мужчина начинается с утренней эрекции. В большинстве случаев он ею и заканчивается.

Конь и изба

Бессмертную строчку «коня на скаку остaновит» едва ли нужно понимать буквально. Скорее, хотел ли того Некрасов или нет, речь здесь идет не о конях, а о мужчинах. Русский мужчина-конь скачет, скачет, его несет, он сам не понимает, куда он скачет, зачем и сколько времени он скачет. Он просто скачет себе – и все, он в табуне, у него алиби: все скачут, и он тоже скачет.

Мужчина-конь всю русскую историю проскакал, с шашкой наголо или без шашки, весь в мыле, глаза таращит, вид безумный. Дураки скачут, ленивые скачут, хитрожопые скачут, подхалимы скачут, умные тоже скачут – в общем, все скакуны.

Если все-таки разобраться, куда они, эти русские мужики, скачут, то выяснится, по размышлении, что скачут они из прошлого в будущее, из вчера в завтра, перепрыгивая через сегодня. В сегодня они себя никак не укладывают, им в сегодня тесно, душно, им в сегодня делать нечего, они в сегодня жить так и не научились. Они не дали в сегодня жить ни себе, ни другим, значит, надо скакать дальше, подальше от сегодня, значит, нужно придумать себе такую мечту и теорию, что завтра непременно будет лучше, чем сегодня, – и скорее скакать в завтра. А завтра – это не только завтрашнее сегодня, что было бы полбеды. Завтра – в перспективе – это смерть. И все скачут в смерть сломя голову.

Всех этих русских мужиков очень трудно остановить. Их табун на протяжении русской истории сильно одичал. Табун несется, запах пота, крови, перегара несется. Материя устала, но они все равно скачут.

И вот совсем не случайно появляется Некрасов и воспевает ту, которая «коня на скаку остановит». Некрасов правильно все понял, несмотря на свою скучную внешность и разные индивидуальные недостатки. Он понял роль русской женщины.

Без русской женщины русский мужчина-скакун был бы сейчас очень далеко, его бы уже след простыл. Не знаю, куда бы он ускакал в XIX веке, хотя и тогда он скакал под царским лозунгом «самодержавие, православие, народность» в Царство Божие на Земле, но в XX веке он бы уже давно очутился в коммунизме. Он ведь всегда мечтал об идеальном стойле, где можно навечно уткнуться мордой в идеальную кормушку. Но русская женщина не дала осуществиться утопии, остановила коня. Не диссиденты и не либеральные писатели, а русские женщины спасли наших мужиков от коммунизма.

Некрасов как реалист оказался близок к действительности. Мужчина-конь не сам остановился, почуяв прелести русской женщины. Она остановила его «на скаку» и сказала: давай жить в сегодня. Давай, сказала она, жить так, чтобы у нас все было, как у людей. Мужик, конечно, не сразу понял, что она имеет в виду. На работе он много врал, а дома много пил, и поэтому он долго не мог врубиться. Он знал по старым песням, что существует любовь, но у него перед глазами всегда стоял Ленин, а не что-нибудь другое, и этому другому, полузабытому, он редко находил достойное применение. И лишь иногда в бане, глядя на себя сверху вниз при мытье, он обнаруживал странные желания, но журнал «Плейбой» в то время не продавался, и он не знал, что делать с собой в этих случаях.

Русская женщина статистически на работе врала куда меньше, а дома куда меньше пила. Она соображала лучше и была укоренена в сегодняшнем дне. Она стирала, гладила, красила губы даже в самый разгар культа личности, рожала детей, кормила грудью. Она следила за тем, чтобы у ее детей не висела сопля под носом. Она мечтала о том, чтобы купить мебель. Но, главное, любовь для нее была важнее коммунизма.

Сталин был непоследовательным мужчиной. Он стратегически верно уничтожил Бухарина и прочую оппозицию, но он непроницательно не ликвидировал женщину как класс. Нужно было бы всех баб сослать в ГУЛАГ и найти прогрессивный способ воспроизводства населения без применения детородных органов. Он этого не сделал, смалодушничал, постеснялся. Он запретил Библию и Коран, но позволил в советских магазинах продавать духи. Он даже, слабый человек, не потребовал от советских женщин бинтовать груди.

В результате груди съели Сталина.

Правда, он все-таки успел навредить. Он разорил дома и поджег избы. Избы горели многие годы. Дом как понятие перестал существовать. Когда кони скачут, избы горят. Мужики скакали, а женщины входили в горящие избы. Отпала необходимость в мебели. Избы и сейчас горят: то там, то здесь. Пророческое слово Некрасова сбылось в общегосударственном масштабе.

Когда наши мужики окончательно перестанут скакать в табуне? Когда потушат избы? Когда научатся жить сегодняшним днем?
Завтра?

Мужчинка

Мужчины должно быть много. Не в смысле жира, а – вообще. Мужчина должен быть везде: на лыжной трассе, в забое, на лету и в борьбе, от космоса до влагалища. Недаром он – завоеватель, конквистадор, победитель, отважный мучитель. Кем бы он ни был, у него грудь колесом, взгляд – орлиный, разум – без границ. Он – концентрация силы. Ему очень больно, когда ему бьют по яйцам, но еще страшнее, когда его – в женском сознании – уменьшают, вычитают, сплющивают и опускают. В результате таких махинаций мужчина превращается в мужчинку.

Мужчинка – женское слово, редкий в русском языке пример однополого употребления. Это слово используют женщины на войне полов. Его феминистские корни не очевидны. Скорее, это взгляд сверху, лексикон высокомерия. Кто это там идет? Чего-то я не вижу… – Мужчинка. Плюгавенький такой, безденежный этакий. Что с него взять? Он ни на что не годится. С ним в ресторан пойти стыдно, но можно, хотя зачем? В кровать – ни за что. У него все маленькое, никудышное, жиденькое, нефотогеничное. Голый мужчинка – это, девки, обхохочешься!

Мужчинка – новое слово. Рожденное тогда же, когда стали употреблять «по-любому». Ровестник перепада веков, свидетель слома ментальности. Еще вчера его не было, ни один словарь не успел его зафиксировать, его значение имеет туманные очертания – но слово уже живет, перелетает из одного разговора в другой, крепнет из раза в раз, набирает силу. Кто его изобрел? Небось, какая-нибудь гормональная садистка. У нее гормоны гуляют, ей все видится в отвратительном свете, она пришла в мир искоренять власть мужчин. Пока не получается, но садизм – наяву. С мужчинами надо расправляться по-одному. С мужчинками, как с мухами, можно расправиться скопом.

Припертая к стене, произносительница этого антимужского слова скажет: «Вы что! Это так мило и иронично – мужчинка. Ну, в крайнем случае, снисходительно-пренебрежительно. Тетя – тетка, вода – водка, мужчина – мужчинка. Суффикс “к” – не беда». Для достоверности кивнет на детскую коляску: «Смотрите, там мой мужчинка лежит». Не верьте. Если она оправдывается, значит готовится к атаке. Слово «дурак» тоже годится ей для первой ночи с новым партнером, но утехи проходят – дурак остается. И уж совсем нелепо предположение, что «мужчинка» родился в геевых клубах.

Что делать, если вас обозвали мужчинкой? Как что? Немедленно бить – но не обязательно женщину, а тревогу. Проверьте себя, похлопайте по карманам – может статься, что она права. Если есть лысина, сбрейте все волосы – это стройнит. Хочется выпить – не пейте водяры. Не ездите в сильно подержанной машине в шляпе. Но, главное, без обид. И президента враги могут обозвать политическим мужчинкой, а не государственным мужем. Разберитесь со своей самооценкой. Если она низка – вы мужчинка. Если нет – вас, скорее всего, оклеветали. Но никогда не признавайтесь, что вы мужчинка. Мужчины должно быть всегда чересчур.

Зачем тебе стерва?

У женщины есть черная дыра. Даже у тургеневских девушек, если поискать, можно обнаружить небольшую черную дырочку. В этом нет беды, скорее, наоборот: черная дыра – источник женской таинственности, непредсказуемости, непоследовательности, алогичности. В том месте, где вы рассчитываете на твердое женское «да», когда ничто не предвещает отказа, в ответ слышите «нет». С чего бы это? Так же беспомощно в сталинские времена звучал другой вопрос, при аресте: «За что?» Да ни за что. Да ни с чего. Здесь начинается самое интересное.

Если у женщины сильная светлая энергия, которая уравновешивает ее черную дыру, она становится для вас женщиной-подругой, помощницей, медсестрой и домохозяйкой. Она стирает, играет в волейбол, занимается высокой политикой, пишет стихи, руководит банком, летает в космос – все, что она ни делает, она делает для вас, для семьи, деревни, города и мира. Она дает больше, чем берет, в ней – естественная любовь к самопожертвованию. Таких мало, и они – такие же святые, как мать Тереза. Гораздо больше тех, у кого слабая светлая энергия и маленькая черная дыра. Это – кроткие создания. Мужчинам они быстро надоедают.

Другое дело – стерва. В ней нет здоровой светлой энергии, но в ней большая черная дыра, которой вы постоянно, ломая голову, задаете вопрос: «С чего бы это?» Но это не взбалмашность, эгоцентризм или истероидность. Это – стиль жизни, в которой все перечисленные подробности каждый раз складываются в непредсказуемую мозаику, что порой и зовется женским умом. Стервозные женщины живут своей черной дырой так, что она засасывает мужчину с головой, и он погружается в неведомый мир женской натуры, получая, в качестве бонуса, дополнительную .......

Стерва всегда чем-нибудь интересна. Она притягивает к себе мужчину тем, что с ней не соскучишься, женский ум идет за ум, невменяемость – за творческую оригинальность. Попав под черное обаяние, полюбив стерву как неповторимую личность, мужчина не замечает ловушку. Стерва чувствительно бессердечна, блистательно зла. Стерва – одно из наиболее ярких проявлений человеческого несовершенства. Она гордится своим мужчиной ровно до того момента, пока не открывает состязательность. Она начинает сосать его кровь и мозг, создает для мужчины великолепный театр дискомфорта, в котором она состоится как победительница. Стервозность – суррогат таланта. Чем больше скандалов, тем стерва сильнее. Вампиризм стервы – захватывающее зрелище садизма. Эталоном русской стервы можно считать Полину Суслову, напившуюся крови Достоевского и затем бросившую его ради испанского студента. Позже, став женой молодого еще философа Василия Розанова, она измотала его и выбросила вон, а когда тот в письмах молил о пощаде, выговаривала ему, что брошенных мужчин в России – тысячи, и они не воют, а он, подлец, воет, как волк. Была еще и Лиля Брик. Достоевский населил романы инфернальными женщинами, Розанов написал книги о смысле любви, Маяковский стал поэтом-самоубийцей. Правда, многие другие жертвы ничего не написали и не напишут. Энергия стервы перерабатывает любовь в ненависть. Черная дыра остается всегда гостеприимно открытой для будущих жертв.

...