Это я считаю непреложностью.
Это наяву, но как в бреду.
Десять суток в общеи сложности
я иду. Но я к тебе иду
не на собственных, а на колесах,
не на собственные — на казенные.
Значит, остается под вопросом
та — решенная и нерешенная,
та, что состоит не из влечения,
обоюдного и безрассудного,
щедрая на самоотречение,
а на счастье очень, очень скудная.
Значит, это не любовь, не памятник.
Просто так — каприз, желанье, жалость?
Глупая, когда сердечнои грамоте
ты научишься хоть малость?
Глупая, не будь командировочных,
Поездов, дорог и просто хлеба,
тыщу верст по лестнице веревочнои
я бы лез к тебе, как лезут в небо.
Я бы голодал и попрошаиничал,
шел бы сквозь века и расстояния,
чтобы из проржавленного чаиника
пить с тобою черныи чаи свидания.
Черныи чаи разлук и отлучения
от блаженства бренного и вечного.
Черныи чаи непризнанного гения —
чаи, настоенныи на звездах Млечного,
на густои, туманнои необъятности,
на мирах, что гибнут и рождаются,
на стократности и однократности
тои любви,
что жизнью называется.

Анатоль Имерманис, 1962