За всю мою жизнь мне встречались только единицы мужчин способных по-настоящему чувствовать и умеющих заниматься сексом. В широком смысле этого слова.

Интересно, что один из них потрясающе умел делать "это" руками, другой был гением орального секса, и только пара персонажей умели заниматься непосредственно сексом.

Очевидно, что вопрос о 3-в-1 неотступно преследует мое фантазийное сознание.

К слову сказать, один из талантливых персонажей заметил, что девушек, умеющих не только получать удовольствие, растворяясь в чувственности, но и дарить его также бесконечно мало. Склонна согласиться.

Вопрос, который я неизменно задаю сама себе и своим исключительным партнерам касается природы этой удивительной способности. (Не-краткая справка, как всегда, ниже). Преобладающей версией является предположение о врожденном природном таланте. С небольшим отставанием, с ней конкурирует теория о совместимости партнеров. Вопрос остается открытым.

---
Когда я расстегиваю ее джинсы, я превращаюсь в душевнобольного. Мое заболевание выбивает из реальности, превращая в Гумберта, страдающего и наслаждающегося в тот же миг времени. Там, в теплом пространстве интриги, между ее плоским животом и согретой внутренностью джинсовой ткани, начинается мой любимый театр любви и желания, боли и томления, этого сладко-горького переживания оттягиваемой страсти...

Проникнув сковзь смешную границу непридуманных трусиков, достигнув опушки негустой заросли, тревожно свидетельствующей о приближении к самому страшному, мои пальцы с деликатностью виолончелиста берут совсем другие ноты. Нельзя так - сразу, неприкрыто, с прямолинейностью прыщавого подростка...

Тихо, осторожно, ближе к долине, открывающейся с вершины слоново-матовой косточки бедра - вниз, к подножью ноги, где складка оврага, разделяющего Волшебный Холм с покатым склоном ноги, уводит вниз, в горячую невинность внутренней поверхности бедра, испуганной неожиданным вторжением в душную тесноту джинсовой штанины, и от того - еще более остро ощущающей всю драму того, что неизбежно должно произойти...

Прогулка по окресностям Холма - волшебное, магическое испытание, где страсть и желание, обузданные любовью и терпением, создают неимоверное эротическое переживание, равного которому нет в мире Игры.

Когда ты стоишь, и минуты сжимаются где-то под твоими коленями, и вдруг теплая и знающая ладонь приходит Туда, где клинок гульфика завершает свое наивное закругление... и эта рука, словно оберегая и защищая своей плотной тяжестью, покрывает все, что есть, все, что так жаждало Прикосновения и Власти... то...

То понимание того, что эта рука уже Там, что нет никакого другого толкования сему, кроме как близости уже неотвратимого наслаждения, выносит тебя из реальности, и ты сама собой превращаешься в оголенное чувство, в лишенное лепестков лоно желания, открытое к испытываемому ощущению, но сладко-испуганное его силой.

И слыша твой - Ее стон, я уношусь вместе с ней в это переживание, болея и наслаждаясь им, словно оно звучит в моем кровотоке, также ощущая каждую клеточку ее кожи, каждый кончик ее сбритого волоска, каждый бьющийся под кожей нерв, благодарно и властно затягивающий меня все дальше и дальше.

Только когда все потайные складочки исследованы, и хранят внимание моего прикосновения, только тогда, наивно и по-детски, словно случайно и безо всякой мысли, тонким шелестом осеннего листка, мой безымянный, - никому неизвестный прохожий, - случайно проносится по вершине Холма, малость задев по вершинкам редкую растительность, тянущую свои ветви вверх... И потом - Туда, вниз, где уже проклюнулось жаркое болотце еще неизведанного, но сладостного Источника.

И тогда ее томительный Стон, эхом отражаясь от склонов ущелья, заставляет очнуться, проснуться Инстинкт движения, всеобщего движения Жизни, Наслаждения, Порыва... И уже в ее "неловком кулачке" я ощущаю здание моего небоскреба, и нежно врезавшийся в его вершину лайнер ее большого пальца... И я чувствую время, которое заболевает, раскалываясь на тысячи блесток-секунд и зависает в воздухе, как пыль, окутывающая это картину надвигающегося апокалипсиса...

Я умираю... мой безымянный друг, как маэстро, благоговейно прижимающий струны старинной виолы-де-гамбы, касается вершины Райского Аккорда, чуть выступающей над кронами заботливо постриженных кустиков, все еще охраняющих свою святыню.

В оркестре чувств наступает затишье, где едва различимый пульс литавр заставляет затаить дыхание в преддверии грома.... И с каждым движеньем молчаливый спазм напряжения ведет глубже в недра вожделения... И голос, голос, солируя в аккомпонементе спазма, еще глубже и страшнее предчувствует фатальную неотвратимость вселенского тутти, разшвыривающего во все пределы фрагменты звезд и планет, навечно переиначивая бытие, сознание и все сущее во все времена. Если ты не знал, что такое Великий Взрыв, из которого произошла Жизнь, то теперь ты знаешь, вот он - страшный в своей беспощадности и непоправимый, как конец всеобщего бытия.

Что чувствует слон, когда он трубит? О, если ты не знаешь этого чувства, ты не знаешь ничего. Говорят, этот звук слышен на сотни километров, он пронзает время и пространство острой болью наслаждения, вибрациями осовобожденной страсти... Его обертоны заставляют дрожать каждый атом и все осознанное, в чем есть биение жизни.

Когда она кончает - я умираю... я наслаждаюсь каждым мгновением этого крика, каждым спазмом Ее тела, каждым конвульсивным сжатием ее ладошки, каждым вздохом ее груди, каждой секундой неземного полета ее души, ее счастьем, ее удовлетворением... я берегу ее сон, когда она засыпает со счастливой улыбкой на слегка приоткрытых губах, я засыпаю вместе с ее телом, я дышу ее дыханьем...