Выход в Эдем. Часть IV (последняя)

ЭЛЛИОТ
Когда она снова заговорила, она была такой серьезной, какой я ее никогда не видел. Отрешенной от себя. Полностью поглощенной в мою историю.

- Но после всего того, что ты видел… Эти реальные страдания, реальное насилие… Как ты мог терпеть эти сценарии в Доме Мартина? – спросила она и, помедлив, добавила, - Как ты мог выносить наши ритуалы в Клубе?

- Ты шутишь? – переспросил я и сделал еще глоток. – Это ты спрашиваешь меня?
Вопрос, похоже, по-настоящему смутил ее.
- Ты видел людей, которые страдали по-настоящему, - продолжила она, аккуратно подбирая слова. – Людей, по твоему выражению, погруженных в буквальное насилие. Как ты смог после этого оправдать то, чем занимаемся мы? Почему это не показалось тебе похабщиной, декадентством, оскорблением того, что ты видел? Этого мужчину посадили в грузовик…

- Я думал, что понял смысл твоего вопроса, - ответил я. – Тем не менее, ты меня поражаешь.
Я снова глотнул, обдумывая, как ей ответить – медленно или сразу.
- Как ты думаешь – эти люди, которые ведут буквальные войны, они выше нас?
- Не понимаю, что ты имеешь в виду?
- Считаешь ли ты, что люди, творящие буквальное насилие, неважно, в порядке обороны или агрессии, лучше нас, выплескивающих наружу те же импульсы символически?

- Нет… Но, Боже, я имела в виду, что есть такие, которых затягивает, для кого страдания неизбежны…
- Д, я знаю, Их затягивает в нечто такое, что остается таким же мерзким и смертоносным как и две тысячи лет назад, когда воевали мечами и копьями. Это не отличается от того, что происходило пять тысяч лет назад, когда люди пускали в ход камни и дубины. Так вот – почему же надо считать, что нечто столь примитивное, уродливое и ужасное превращает эти игры в Клубе в похабщину?

Она поняла меня. Я знал, что поняла. Просто решила промолчать.
- Мне все это представляется в обратном порядке, - продолжил я. – Я был там и уверяю тебя – все наоборот. Нет ничего похабного в том, что два человека в спальной комнате нашли в садомазохистском сексе символическое решение для проблемы своей сексуальной агрессивности. Похабно ведут себя те, кто буквально насилует, буквально убивает, буквально стирает деревни с лица земли, взывает автобусы полные людей, уничтожает буквально и неустанно.

Глядя на ее лицо, я почти чувствовал ее мысли. Волосы упали ей на плечи, и их вид на фоне белого платья заставил меня вспомнить ее вчерашнюю шуточку о женском монастыре, заставил меня подумать о монашеском платке.

- Ты знаешь разницу между символическим и буквальным, – сказал я. – Ты знаешь, что то, что делается в Клубе – игра. И ты знаешь, что корни этой игры лежат глубоко внутри нас, в сплетении химических и нервных компонентов, которые толком не поддаются никакому анализу.

Она кивнула.
- Так вот, таковы же и истоки человеческого импульса к ведению войны… Если снять все текущую политическую шелуху, все эти "кто первым против кого начал" во всех больших и малых конфликтах, то получишь ту же самую тайну, ту же самую острую потребность, тот же самый комплекс всего, что лежит в основе сексуальной агрессии… Нет, Клуб – вовсе не похабщина по сравнению с тем, что я видел. Мне кажется, что ты больше, чем кто бы то ни было, понимаешь это.

Она смотрела на реку.
- Это именно то, во что я верю, - сказал, наконец, она. – Но я не была уверена, что человек, побывавший в Бейруте и Эль-Сальвадоре, поверит в это...

- Возможно, тем, кто выживал в условиях этих войн, кого эти войны втирали в грязь годами, не нужны наши ритуалы, - ответил я. – У них иная жизнь, нам неведомая. Но это не значит, что происходящее с ними каким-то образом выше и благородней игр в Клубе хоть по истокам, хоть по последствиям. Если война делает людей святыми, тогда чудесно. Но как часто можно надеяться на то, что ужас войны приведет именно к этому? Я не думаю, что хоть кто-то на планете все еще всерьез считает, что война облагораживает…

- А Клуб облагораживает? – спросила она.
- Не знаю. В финансовом плане он для меня, несомненно, полезен.
- Ты попросился в Клуб, чтобы выплеснуть все накопившееся наружу символически?
- Конечно. Исследовать это, выжать наружу, не отшибая при этом башку ни себе, ни кому-то другому. Ты знаешь. Должна знать. Как бы ты сумела создать такую замысловатую структуру как Клуб, если бы не знала.

- Я говорила тебе, что я верю в Клуб, но у меня никогда не было иной жизни… Я делала все это как вызов...
- Вчера ты говорила кое-что другое. Помнишь? Насчет того, что ты не чувствуешь никакого отвращения к тому, чем могут заниматься двое взрослых по взаимному согласию? Ты знаешь – как и я знаю – что если мы сможем выплескивать свои насильственные импульсы в пределах спальни, где это никому не вредит – никто по-настоящему не напуган, никого не принуждают – то тогда мы, в конечном счете, может быть, сможем спасти мир.

- Спасти мир! Ничего себе задачка.
- Ну, по крайней мере, свои души. Но другого пути спасти мир нет, кроме как соорудить арены, где можно было бы символически выпускать из себя позывы к насилию, которые раньше выпускали буквально… Если бы на каждом углу стоял свой Клуб, если бы существовал миллион безопасных мест, где люди могли бы разыгрывать свои фантазии, неважно насколько примитивные или отвратительные, то, кто знает, каким бы стал мир. Может быть, тогда все стали бы воспринимать реальное насилие как что-то вульгарное и непристойное.

- Да, таков был замысел. Идея…
- Эта идея никуда не делась, - сказал я. – Некоторые говорят, что весь наш СМ проистекает из детских впечатлений, из тех битв вокруг господства и подчинения, которые мы ведем, пока маленькие, а впоследствии мы обречены воспроизводить их снова и снова. Я не думаю, что все так просто… Одна из вещей, которая всегда очаровывала меня в садомазохистских фантазиях еще задолго до того, когда я впервые стал мечтать об их воплощении в реальность – это то, что они полны всевозможных причиндалов, которые мы в детстве никогда не видели.

Я сделал еще глоток, закончив стакан.
- Ты знаешь, что имеется в виду, - продолжил я. – Дыбы и плети, упряжки и цепи. Перчатки. Корсеты. Тебе хоть раз кто-то угрожал дыбой, когда ты была маленькой? Кто-нибудь заставлял тебя носит кандалы? Меня так даже ни разу не отшлепали. Эти вещи идут не из детства. Они – из нашего исторического прошлого. Из расовой памяти предков. Это все та же самая дьявольская тропа, по которой из незапамятных времен к нам приходит насилие. Притягательные и ужасающие символы тех жестокостей, которые вплоть до конца восемнадцатого века были повсюду самой обычной рутиной.

Она кивнула, как бы вспомнив что-то, и ее рука слегка прикоснулась к талии. Пальцы прошлось по ткани.
- Первый раз, - сказала она, - когда я одела один их этих корсетов из кожи. Ты знаешь такие…
- Да.
- На меня нахлынуло это ощущение… Насчет тех времен, когда все женщины носили их. Каждый день.
- Конечно. Когда это было рутиной. Вся эта параферналия - обломки, всплывающие из глубин прошлого… В СМ мы всегда имеем дело с кое-чем чертовски более взрывоопасным, нежели детская борьба за лидерство. Мы имеем дело с нашими наиболее примитивными желаниями добиться интимной близости с помощью насилия, с глубоко сидящим стремлением к страданиям и причинению боли, к овладению другими.

- Да, к овладению…
- И если нам удастся навсегда удержать дыбы, плети и кандалы в рамках СМ-сценариев, если мы сумеем свести насилие во всех его формах к СМ, тогда мы, может быть, сумеем спасти мир… Клуб – это провозвестник будущего. Ты должна больше гордиться им. Никто не сможет задавить нашу сексуальность санитарными или административными мерами. Ее надо понимать и удерживать в рамках.

- И ты всегда сознавал, чего ты хочешь от Клуба? – спросила она. – Для тебя он всегда имел терапевтическое значение?
- Терапия… Ни черта. Я всего лишь плоть и кровь… После Эль-Сальвадора я подсел на символическое насилие. Терапия? Кто его знает. Я подсел на фильмы с насилием и телешоу, которые раньше и смотреть бы не стал. Я подсел на свои собственные фантазии с насилием, и когда услышал, как кто-то уже в тринадцатый раз упомянул Дом Мартина, я сделал то, на что считал себя неспособным. Я спросил: "Расскажите. Где это? Как позвонить?"… Это не было терапией. И это – самое лучшее. Во время одной из первых наших бесед Мартин сказал мне, что никогда не анализирует само-мазохистские желания других. Ему плевать, почему у одного человека в фантазиях полно кнутов и цепей, а другой может прожить всю жизнь, ни разу не подумав об этом… А когда я узнал о Клубе, я не мог поверить, что у кого-то хватило смелости и сил создать это в таком масштабе. Я был потрясен, просто сошел с ума. И решил, что попаду в Клуб любой ценой.

* * *
Я был влюблен в нее. Я говорил это и ей, и себе раза три. Она была всем, чего я мог бы желать в женщине. Чувственная… Серьезная… Умная… Просто честная по-своему… И прекрасная…Она стала первой женщиной, которую оказалась для меня столь же интересной, как мужчина. Возможно, окажись Мартин рядом, он бы сказал: "Я же говорил тебе, Эллиот. Все это время ты искал ее".

* * *
Они оба были одеты в черные костюмы… Ричард… И Скотт, из того типа мужчин, которые в одежде становятся еще больше похожими на животных.

- Мы хотим поговорить с Лайзой наедине, - сказал он.
- Конечно…
Я вышел из кухни во дворик. Но я знал, что Лайза видит меня… И я мог видеть их сквозь освещенные французские окна… Я ничего не слышал, но видел, что Лайза все больше расстраивается… Затем она заплакала… Я не мог больше терпеть, открыл дверь… Скотт подошел к двери…

- Мы просто беседуем, Эллиот…
- Тогда давайте договоримся, - отозвался я. – Не знаю, что происходит, но никто никого не заставит силой…
- Эллиот, мы такими вещами не занимаемся… Но на кону стоит кое-что очень важное для всех нас…
- Все в порядке, Эллиот, - сказала Лайза. – Правда…
Это были самые длинные 45 минут в моей жизни… Наконец, Скотт вышел наружу.
- Давай поговорим, Эллиот.
Ричард сидел в комнате, и он объяснил, что Лайза на кухне.
- Ты был счастлив в Клубе перед тем, как уехать, Эллиот?
- Я не хочу говорить об этом без Лайзы.
- Мы не решим наши проблемы, Эллиот, если ты не будешь откровенным. Нам нужно понять, что происходит… У нас не какой-то дешевый бордель…

- Поверьте, в этом мое мнение абсолютно совпадает с вашим, - отозвался я.
- Хорошо. А теперь то, что я хочу сказать, возможно жестоко, но мне нужно, чтобы ты понял нас… Если ты не отправишься с нами этим же самолетом обратно на остров по своей доброй воле – а я заверяю, что никто тебя пальцем не тронет, чтобы заставить вернуться силой – ты будешь навсегда занесен в черные списки Клуба. Ты никогда не увидишь Клуб. Ни как раб, ни как член, ни как сотрудник любого уровня… Ты попадешь в черные списки всех других такого рода заведений. Наши контакты расширяются… Это касается и Дома Мартина Халифакса. Он никогда не впустит тебя через парадный вход, потому что, если он тебя пустит, мы никогда не будем иметь с ним дел, а этим Мартин рисковать не станет… Прошу тебя подумать.

- Если вы позволите мне поговорить с Лайзой…
- На время придется забыть о Лайзе, - сказал Ричард. – Это между нами…
- Но я не понимаю, - я встал. – Вы что, хотите сказать, что Лайза уволена из Клуба?…
- Нет, она не уволена. Лайза в особой самостоятельной категории… Но тебе она помочь не может.
- Что значит – помочь?
- Эллиот, Лайза, как мы говорим, "треснула"… В Клубе у нас в это слово вкладывают специфический смысл… Это не обязательно значит, что человек сошел с ума, у него крыша поехала и тому подобное. Это слово означает, что человек не способен больше функционировать в нашей обстановке. Если честно, то со штатными сотрудниками это случается редко. В основном с рабами и рабынями. Я не имею в виду обычное сопротивление, нервозность, страх. Такие симптомы мы знаем в самых разных проявлениях. Но иногда раб "трескается". Он просто встает и говорит что-то типа "Знаете, ребята, я больше не могу". Мы замечаем соответствующие признаки… И тогда…

Ричард сделал Скотту знак рукой не распространяться далее.
- Я понимаю, - сказал я. – Такое должно было быть предусмотрено. Но рабы об этом не знают…
- Именно… Когда ты прибываешь в Клуб, тебе говорят, что ни убежать, ни отпроситься с острова невозможно. Обратного пути до истечения срока нет. Это составная часть контракта… Но это же дает и дополнительную гарантию того, что человек не передумает… Если тебя не убедить в том, что твоя неволя абсолютна, то ты не сможешь расслабиться и получить удовольствие… Вот почему ты должен вернуться в Клуб… Никто не будет обращаться с тобой грубо… Ты сможешь отдохнуть неделю как один из гостей, с привилегиями… Хочешь мое мнение? Как только ты, наконец, увидишь посадочную полосу острова, ты испытаешь заметное облегчение. А затем что-то произойдет у тебя в голове. Если нет, то мы будем действовать очень медленно. Мы эксперты в таких делах…

- Понял вас, - сказал я. – А теперь, пожалуйста, пропустите меня к Лайзе.
Но кухонная дверь открась сама. Лайза стояла в проеме…
- Я хочу, чтобы ты поехал с ними, Эллиот. Они правы во всем... Ты знаешь…
-Ты хочешь, чтобы я ехал? – спросил я, не понимая ее.
- Да, Эллиот… Я нарушила контракт с тобой. Я уничтожила нечто очень важное для тебя… Я тебя умоляю поехать. Ради меня. И подождать пару дней… Пока я не приеду.

Такого оборота я не ожидал.
- Они не сделают тебе ничего, - добавила Лайза. - Ты же знаешь. Ничего.
- Абсолютно верно. - заметил Скотт.
- Просто надо, чтобы все на острове увидели, как ты сошел с трапа самолета, - добавил Ричард. – А дальше делай что хочешь.

ЛАЙЗА
Это был все тот же Мартин. Совсем не изменился. И он держал мою руку в своей.
- После нашего бегства из Клуба они звонили тебе?
- Нет.
- Тогда это говорит о том, как все серьезно. Мартин, они не захотели известить тебя о том, что я наделала. Ты обучал Эллиота, и ты направил его к нам. Наверняка, они хотят, чтобы никто не знал… Я сотворила ужасную вещь. Я сорвала его контракт. Я предала его, Мартин. Предала Клуб. Предала тебя…

- Где Эллиот сейчас?
- В Клубе. Они приехали и забрали его. Невероятно. Как два полицейских, Ричард и Скот. В смысле они выглядели так, как будто работают на чертово ФБР. Совет директоров стоит на ушах. Конечно, они говорят, что меня не уволят. Мистер Кросс сказал, что если и есть кто-то незаменимый для Клуба, так это я. Они просто хотят, чтобы я вернулась…

- Расскажи мне, как все началось. С самого начала.
- Мартин, сначала ты скажи мне кое-что… Скажи, то, что мы делаем – это доброе или дурное? Мы делаем что-то хорошее, правильное, здоровое? Или все это – зло, извращение, то, чего не должно быть?

Он довольно долго смотрел на меня…
- Лайза, мы вывели поиски экзотического секса с улиц и из баров, из убогих гостиничных номеров, мы отобрали его у прожженных проституток и циничных сутенеров, у всех тех, кто в прошлом вынуждал таких как мы нарушать закон или вести себя как попрошайки. Разве это плохо? Что случилось? Почему ты перестала верить в это?

- В тот-то и дело, что я не понимаю… Только что я знала, к чему принадлежу, а в следующий момент я стала каким-то другим человеком…

- Лайза, мы так не разговаривали много лет после того самого первого вечера, когда мы с тобой встретились…
- Я помню тот вечер, - сказала я.
- Я говорил с тобой о любви и идеалах, и еще о том, что верю, что наступит день, когда люди повсеместно перестанут оставлять столь важный вопрос как нестандартный секс на произвол уголовников и полицейских.

Я кивнула.
- Помнишь, я спросил, смогла бы ты полюбить кого-то из тех, кто приходит в мой Дом? Помнишь свой ответ? Ты сказала, что на самом деле ты любишь всех, кто ищет сексуальных приключений, если только они не наносят вред другим людям… Что ты не способна испытывать к ним иные чувства… Два года спустя, когда ты уже работала в Доме, я уже понимал, что ты сказала правду, то, что думала. И дело не столько в том, что ты умела совершенно убедительно разыгрывать сценарии господства и подчинения. Дело в том, что ты любила. Тебя ничто не смущало. Только реальное насилие, реальные травмы, реальное разрушение тела и души были твоими врагами. Как и моими… Но ведь вполне можно предположить, что такая любовь может не сохраниться навсегда…

* * *
- Возможно ли такое, что ты не знаешь, что произошло у тебя с Эллиотом? – спросил Мартин.
- Боже, я уже сказала… Я как будто распалась пополам… Как если бы все вокруг оказалось поддельным, фальшивым. Я села с ним на этот самолет, как будто ринулась с обрыва…

- Когда-то я читал рассказ Юдоры Уэлти. Гениальная писательница. Называется "Смерть коммивояжера"… Хочу рассказать…
- Расскажи…
- Один коммивояжер после долгой болезни вновь отправился в путь. Но в пути, в сельской глуши на него снова напал жар, он потерял дорогу, машина у него застряла… Ему пришлось просить помощи в одиноко стоявшем домике. Там оказалась женщина, к которой вскоре присоединился мужчина. И, хотя мужчина помог ему высвободить машину, коммивояжер упросил их позволить ему побыть у них еще немного, поужинать и переночевать… И вот почти с того самого момента, когда в дом пришел мужчина, у коммивояжера появились всякие мысли, что в этом доме происходит нечто таинственное, нечто такое, что выше его разумения. Все в этом доме было странным, и он даже подумал было, что у него галлюцинации. Простые слова, которыми обменивались мужчина и женщина, казалось, несли в себе какой-то важный тайный смысл. В какой-то момент коммивояжеру даже почудилось, что ему угрожает неизвестная опасность… Но, прежде чем прошла ночь, коммивояжер осознал, что же именно такое происходит в доме, что именно показалось ему таким таинственным. Просто-напросто мужчина и женщина были женаты и ждали ребенка. Это была просто обычная любовь между двумя людьми, ожидающими ребенка. Это она произвела на него такое необычное, пугающее, даже магическое впечатление. Он уже столько много ездил и настолько далеко отошел от этой простой интимной стороны жизни, что, столкнувшись с ней, с трудом распознал ее… Ну, в общем, мне кажется, что-то в этом роде произошло у тебя с Эллиотом Слэйтером. Ты просто влюбилась, Лайза… Ты разглядела в нем что-то, что включает в себя все, понимаемое под любовью. А когда эта любовь пришла к тебе, ты пошла за ней, инстинктивно, именно так, как считала нужным. И к твоему удивлению, эта любовь не умерла. Она расцвела…

Я думала, что взорвусь изнутри… Я не могла говорить. Хотела, но не могла. Когда я услышала свой голос, он был ломким, надтреснутым.

- Мартин, я не могу любить такого человека. Не могу. Я как будто растворяюсь, разваливаюсь как механизм… Я не могу любить по-нормальному…

- Но ты можешь. И ты любишь. Все эти часы со мной то, что ты описывала, это и есть нормальная любовь… Ты сама знаешь… Но кое-что тут не так…

- Что?
- Так или как-то иначе, но ты считаешь, что эта любовь обесценивает твою тайную жизнь, жизнь в клубе, что они не могут смешаться вместе. Ты считаешь, что если у тебя с Эллиотом любовь, то тогда все, чем вы занимались, дурное. Но это не так, Лайза. Ты не можешь выносить себе такой ужасный окончательный приговор…

- Ты знаешь, кто я такая, какие пути прошла.
- Неужели ты не понимаешь? – спросил Мартин. - Ведь и Эллиот знает о них. Лайза, эта любовь родилась в Клубе, в самом сердце твоей тайной жизни. Как ты думаешь, могло ли это произойти где-то еще?… Эллиот любит тебя, доподлинно зная, кто ты, а ты любишь Эллиота, досконально зная все о нем. Это не та ситуация, это не конфликт "нормальная любовь против экзотической любви". У вас то самое, к чему стремятся все женщины и все мужчины: иметь возлюбленного или возлюбленную, от которого или от которой тебе не нужно ничего скрывать… Возвращайся в Клуб…

* * *
- Я хочу жениться на тебе…
- Послушай, Эллиот, я так влюблена в тебя, что раскалываюсь на части. Я ухожу от всего, чем я занималась с восемнадцати лет. От своей жизни, карьеры, какой бы сумасшедшей они ни была… Но брак? Старомодный брак? Церемонии, кольца, клятвы…

- Не так. Все не так. Не старомодный брак, а наш. И кто просил тебя отказываться от карьеры ради меня?
- Что ты пытаешься сказать?
- То, что я хочу жениться на тебе, на том человеке, каким ты являешься! А это ты, Лайза, тот мозг, который создал Клуб, но одновременно и та женщина, которая стоит сейчас здесь, с которой я был в Новом Орлеане. Это ты стыдишься того, что делала, черт возьми. Всегда стыдилась. Я никогда не просил тебя все бросить…

- Но… Выйти замуж и продолжать работать в Клубе? То, что ты сейчас говоришь - сумасшествие
- Нет, я говорю о том, что жизнь - это жизнь. Лайза. Сейчас и тебе, и мне плевать на Клуб. У нас есть то, что есть… Но наступит время, когда к тебе в голову придет мысль вернуться…

- Нет.
- Да. Не может быть, чтобы ты сумела создать нечто столь сложное и успешное для такого множества людей и не испытывала при этом какую-то гордость за это, какую-то сопричастность…

- А как насчет тебя? – возразила я. – Придет время, когда тебе снова захочется забав и игр? Ты сейчас скучаешь по ним?
- Нет, - ответил он спокойно. – Но если совершенно откровенно, то я не знаю, что может произойти когда-нибудь. Прямо сейчас кажется невозможным снова пойти по этой дорожке. Я хочу тебя. Но, что бы ни случилось, я хочу, чтобы между нами были узы, контракт, если угодно, согласно которому мы будем состоять в своем собственном маленьком клубе на двоих. Я говорю о силе, необходимой, чтобы решать проблемы вместе. О верности. О честности… Мы прошли слишком много извилистых и причудливых тропинок… Когда-нибудь утром ты проснешься, начнешь думать о Клубе и впадешь в кататонию. Все это время я то и дело сомневался, моя ты или нет… У нас будут свои ритуалы и свой контракт…

- Ты веришь, что это сработает??
- Конечно. Если уж ты сумела создать такое место как Клуб, значит, ты сможет сделать все, что захочешь… А обвенчаемся мы в Каннах. В маленькой французской церквушке.

- Господи Иисусе. В церкви.
- Давай, Лайза…
- Мартин был прав насчет тебя. Ты романтик. Безумец.
- Ты не права. Просто я люблю, когда присутствует небольшая доля риска. Люблю, когда немножко опасно.
- Типа как прыгать с обрыва…
- Да.
- Типа летать на дельтаплане на максимальную высоту.
- Вроде того.
- Типа разгуливать по Эль-Сальвадору и Бейруту, когда там идет война.
- Может быть… Немного…
- Типа записаться рабом на два года в такое заведение как Клуб.
- Ага, - рассмеялся он, но очень тихо, как если бы желал сохранить это в тайне…
- Хорошо, я сделаю это…
- Сделаешь что? – спросил он, сдергивая с меня шляпу, разглаживая волосы.
- Вступлю с тобой в брак, черт побери! – крикнула я. - Вот что!
Я хотела ударить его сумочкой, но он увернулся.
- Ты решила! Ты выйдешь за меня замуж1
- Именно это я и хотела тебе сказать, пока ты пытался порвать мое платье в клочья…
- О, Боже! Это правда! Надо же, Лайза! Я напуган до смерти.
- Черт тебя возьми, Эллиот!
Я размахнулась сумочкой, пока его руки были подняты, и попала. Он рассмеялся.
- Христа ради, тогда поехали! – крикнул он, увертываясь от следующего удара и хватая меня за талию. – Полетели в Канны, куколка моя. А потом в Гонг-Конг, в Венецию. Все равно куда.

Он вытащил меня через дверь…
Пока он и шофер закидывали сумки в багажник, я пыталась починить свою молнию. Он сбегал обратно и запер дом… Мое сердце стучало гулко, точно так же, как тогда, в первый раз, много лет назад, когда я пересекла мост, направляясь в город с Барри, тем безликим парнишкой, о котором я так толком ничего никогда и не узнала. Как в тот день, когда я встретилась с Жаном-Полем. Когда поехала с ним на юг, в поместье того господина в Хиллсборо. Или когда отправилась на встречу с Мартином в Доме…. Но теперь это простое острое волнение было смешано с новым чувством, слишком богатым и изысканным, чтобы чем-то иным, кроме чистой любви…

- Пожалуйте в машину, госпожа Слэйтер, - пригласил он…
Я прижалась к нему, когда лимузин делал неуклюжий разворот на узкой улочке на склоне холма, подталкивая нас еще ближе друг к другу.

- Скажи мне еще раз, что любишь меня, – попросил он.
- Я люблю тебя, - ответила я.

Много чего (9-%) опущено. Много описаний "Эдема", других мест, Нью-Орлеана (интересно было почитать, каким он был за двадцать лет урагана "Катрина"). Уникальный был город в 1985. Американский комфорт + французский шарм. И конечно постарался убрать практики. 1) их и так все теперь знают 2) Практики - не главное. Спастбо за отзывы.

The End