Bars
13.03.2015 06:37
Что-то (быть может, гробовое молчание) подсказывает мне, что мы ещё не созрели
для подлинного вИдения и понимания пони-плея. Нам, выросшим на строгом
викторианском сексе и тюремном орале/анале, трудно пока оценить всю красоту и
изящество этого самого изысканного и психологически утончённого вида БДСМ.
Поэтому на время оставим его в покое.
Не будем также касаться светлых образов офицеров. Причём, не только ничем не
запятнавшего себя красного командира Вараввы, но и белогвардейского поручика
Ярового, который ближе к концу фильма (перед арестом) отдаёт приказ стрелять по
восставшим женщинам.
Оставим всё это до лучших времён, а пока попробуем погрузиться в чистый мир
искусства - погурманить, так сказать, что-нибудь эдакое, рафинированное.
Вот мне тут недавно среди вороха бумаг попался на глаза лист из книги с забытым
названием да ещё и неизвестного автора. И вроде слова-то у него самые простые,
без вывертов, без малейших претензий на что-то новое, непривычно-необычное, —
а выстроены и выложены как! Не знаю как кому, но мне лично понравилось такое
органично-неспешное, плавное погружение в другой мир.
Щас чо-нить сбацаю оттуда.
Bars
13.03.2015 09:10
"Сизый предрассветный туман, сгущавшийся по мере того, как отступала темнота,
медленно полз над древней землёй. Мягкие голубовато-серые клубы его плавно
перекатывались в синем сумраке уходящей ночи, заволакивая всё вокруг
таинственной, непроницаемой для глаз пеленой, и за этой пеленой, словно за
зыбкой завесой времени, отделяющей прошлое от настоящего, рождались тревожные
звуки неведомой доисторической жизни. Звуки эти, поначалу невнятные, едва
слышные, делались всё более явственными, различимыми. Вот уже можно было
разобрать что-то похожее на отдалённое уханье, затем на глухие сдавленные
вздохи, которые сменились сиплым, с присвистом мычанием. Где-то вдалеке, в
окутанных туманом просторах, возник из ничего и, отдалившись, угас тяжёлый
топот множества копыт, сопровождаемый не то утробным храпом, не то гнусавым
похрюкиванием. Жалобно и протяжно прокричала невидимая во мгле ночная
птица.
И наконец, перекрывая все эти звуки и как бы воцаряясь над ними, послышался
грозный тягучий рёв. Низкий и натужный, с хриплым гортанным надрывом, он,
нарастая, разнёсся над землёй, как чудовищный стон, и закончился коротким и
ещё более низким рыком, глухо отдавшимся в пространстве, будто далёкий удар
грома. Даже приглушённый расстоянием, рёв был исполнен такой глубинной силы,
что заставил задрожать окружающий воздух. Могучий и раскатистый, слышный на
многие километры окрест, он, казалось, исходил отовсюду, со всех сторон
разом. Словно сама судьба, воплотившись в дикого зверя, подавала свой гулкий
неумолимый глас — столько властной угрозы было в этом свирепом надрывном
стоне.
За первым рёвом последовал другой, такой же протяжный и устрашающе-громкий,
за ним ещё и ещё, — сначала с длинными перерывами, потом с более короткими,
уменьшавшимися раз от разу. Рёв звучал всё яростнее, всё нетерпеливее. Он
повторялся чаще и чаще, сокращаясь по времени, но усиливаясь, пока не перешёл
в отрывистое утробное рыканье, сдавленная мощь которого сотрясла землю,
подобно громовым раскатам.
Только одному существу на свете могли принадлежать такие потрясающие, полные
грозного величия звуки, только львиное чрево способно было исторгнуть их. Царь
зверей, почуяв близость утра, громогласно, во всеуслышанье, возвещал
пробуждающемуся миру о том, что он владыка всего живого вокруг.
Словно в ответ на его громоподобный рёв, откуда-то из тумана донеслись
протяжные дикие завывания. Грубые и зловещие, взятые с очень низкой ноты, они
резко, без всякого перехода, срывались на высокую и так же резко умолкали,
сменяясь порой истошным истерическим хохотом — тем отвратительным хохотом,
который испокон веков могли издавать одни лишь гиены. Их леденящие кровь вопли,
способные вселить суеверный ужас в самое бесстрашное сердце, долго вторили
мощным рыкам повелителя здешних мест.
И как бы дополняя эти пугающие голоса, которые в наши дни можно улышать разве
что где-нибудь в заповедных уголках Африки, как бы завершая этот нестройный
звериный хор, вобравший в себя жутковатую экзотику ночной африканской саванны,
где среди львиного рыканья и хохота гиен не доставало только трубного слоновьего
клича, раздался пронзительный визгливый рёв, напоминавший хриплые звуки
горна.
Рёв повторился через какое-то время, но уже гораздо ближе. Высокий, протяжный
и вибрирующий, он был далеко не таким грозным, как львиный, а между тем
свидетельствовал о приближении куда более могучих созданий природы — самых
крупных и сильных созданий того времени, истинных властителей этих земель.
Подул зябкий, пронизывающий ветерок — предвестник утра. Послушный его
холодному порывистому дыханию, туман плыл, то сгущаясь, то редея, и в
мглистых просветах стала угадываться картина происходящего, до этого рисуемая
лишь звуками.
Вот обозначились смутные, будто размытые очертания гигантского зверя,
бредущего в серо-голубом сумраке зарождавшегося дня. Сначала показались огромные
дуги круто изогнутых бивней, затем гибкий, свисающий до земли хобот и наконец
вся необъятная, колоссальная туша, поддерживаемая толстыми, как стволы
деревьев, ногами.
Это был слон, но слон странного, необычного облика, сплошь покрытый длинной,
густой шерстью. Его косматый силуэт, темневший в сгустках и разводах тумана,
то расплывался неопределённым, бесформенным пятном, то проступал более
отчётливыми линиями. Массивную куполообразную голову исполина венчала копна
удлинённых жёстких волос, которые топорщились на макушке, делая её похожей на
заросшую травой кочку. Выпуклая холка, горбом вздымающаяся позади головы, и
покатая спина, круто опускавшаяся к низкому крупу, довершали этот диковинный,
но легко узнаваемый профиль — профиль мамонта.
За первым зверем показался второй, потом третий… пятый… десятый… — целая
вереница лохматых великанов, следующих друг за другом. Словно тени далёкого
прошлого, воскресшие из туманной мглы, как из небытия, появлялись их
громадные тёмные фигуры, двигавшиеся вперёд без единого звука, точно по
воздуху.
Мамонты шли, то скрываясь в тумане, то выступая из него. Окутанные белесой
дымкой, они будто плыли над самой землёй, плавно переставляя ноги, и в своей
медлительной бесшумной поступи казались какими-то призраками, какими-то
нематериальными, лишёнными плоти видениями, явившимися из иного,
потустороннего мира, — только космы их длинной шерсти, скользившей по кустам,
пригибали ветки своей тяжестью, нарушая этим иллюзию невесомости,
нереальности.
Ветер усилился. Туман пополз быстрее, редея и рассеиваясь, и в робких
проблесках занимавшейся зари проступили первые неясные контуры древней и
удивительной страны ледниковой эпохи. Словно на постепенно проявляющейся
фотографии, стали видны обширные открытые пространства, густо поросшие
высокой, трепещущей под порывами ветра травой, над которой едва возвышались
редкие низкорослые деревца с прихотливо искривлёнными стволиками, простёршими
над землёй корявые ветви.
Это была не африканская саванна. Это была первобытная равнина средних широт —
причудливый ландшафт последнего оледенения, который спустя десятки тысячелетий
назовут холодной степью или тундро-степью..."
Bars
13.03.2015 16:43
А то всё секас, секас. Один голимый секас. Пора и о душе подумать. О чём-нибудь
светлом. Чистом, белом и пушистом, как свежевыпавший снег.
