Из дневника немецкого капрала, сложившего свою голову под Сталинградом, и так
никогда и не узнавшего, чем закончилась для немцев эта авантюра с походом на
Восток. Запись датирована августом 1941 года:
«…Выбравшись из-под остатков машины, я и еще несколько уцелевших камрадов
поспешили посмотреть, кто же причинил нам такой ущерб, и пошли влево от
колонны, поднимаясь на маленькую горку, слегка возвышавшуюся невдалеке от
дороги. На этом пригорке уже стояло несколько наших офицеров и солдат. Все они
смотрели на что-то такое на земле, что скрывали от меня их фигуры. Подойдя к
этой группе немного со стороны, я увидел картину, преследовавшую меня затем
многими бессонными ночами. На пригорке находился совсем неглубокий окоп, вокруг
которого были видны немногочисленные воронки то ли от мин, то ли от снарядов.
Рядом с окопом лежало распластанное тело русского солдата, изрядно присыпанное
землей — вероятно, от близких взрывов.
На бруствере стоял русский пулемет без щитка; его кожух охлаждения ствола был
туго замотан грязными тряпками — видимо, для того чтобы хоть как-то задержать
вытекание воды через ранее пробитые пулями в нем дырки. Рядом с пулеметом на
правом боку лежал второй мертвый русский солдат в грязной, измазанной кровью
форме. Его покрытая густой пылью и тоже кровью правая рука так и осталась на
пулеметной рукоятке. Черты его лица в кровавых подтеках и земле были скорее
славянскими, я уже видел такие мертвые лица раньше. Но самое поразительное в
этом мертвом русском было то, что у него не было обеих ног практически до
колена. А кровавые обрубки были туго затянуты то ли веревками, то ли ремнями,
чтобы остановить кровотечение.
Видимо, погибший пулеметный расчет был оставлен русскими здесь, чтобы
задержать продвижение нашей моторизованной колонны по дороге, вступил в бой со
следующим впереди нас авангардом и был уничтожен впоследствии вызванным
артиллерийским огнем. Такое самоубийственное поведение русских тут же вызвало
оживленное обсуждение у окруживших окоп моих камрадов и офицеров. Офицер
ругался, что эти скоты убили, как минимум, девятерых его солдат, ехавших в
передней машине, и вывели из строя саму машину. Солдаты обсуждали, какой
вообще был смысл русским занимать оборону на этой высотке, которую можно было
обойти со всех сторон, и их позиция была ничем не прикрыта. Меня тоже занимали
те же мысли, и я решил поделиться ими с нашим старым унтером Зильбертом
Дитрихом, который стоял тут же, вблизи русского окопа, и молча протирал
медный мундштук своей курительной трубки куском шинельного сукна. Зильберт
всегда так делал, когда его что-то сильно расстраивало или настораживало.
Он, естественно, видел и слышал то же, что и я. Подойдя к нему совсем близко,
я, стараясь говорить как бравый солдат, сказал: «Вот что за идиоты эти
русские, не так ли, Дитрих? Что они вдвоем могли сделать с нашим батальоном
здесь?» И тут Зильберт внезапно для меня изменился. От его спокойной
солидности, основанной на старом боевом опыте, внезапно не осталось и
следа.
Он вполголоса, так, чтобы не слышали остальные, сквозь зубы буквально
процедил мне: «Идиоты?! Да мы все вместе взятые не стоим двоих этих
русских!.. Запомни, сопляк! Война в России нами уже проиграна!».
Я остолбенел от такой внезапной перемены в моем старшем товарище, а тот
отвернулся от толпы наших солдат, окружавших русский окоп и приподняв
подбородок молча посмотрел на далекий русский горизонт. Затем три раза слегка
сам себе кивнул, будто соглашаясь с какими-то своими скрытыми мыслями, и
слегка ссутулившись неторопливо пошел к нашему грузовику.
Отойдя от меня на десяток метров, он обернулся ко мне и уже спокойным,
привычным мне голосом произнес: «Возвращайся к машине, Вальтер. Скоро
поедем…» (с)
