"А во вторник мне пришлось вновь возмущаться веселостью Ворошниной... Она
бессовестно восторгалась прошедшим воскресеньем, поминутно извинялась за
нецензурность - и я, к ужасу своему, убедился, что она и сегодня пьяна ввиду
увольнения с РМЗ. ...Нет, ее совершенно не волновало лишение работы, она
воинственно восседала на перилах Горьковской библиотеки, жонглируя моим
Ролланом и качая ногами перед самым моим носом, и продолжала невозмутимо
язвить по адресу МГУ, любви, человечьих страданий, Надсона, Муз. и - моей
детскости... А 16-ого числа, с этого противного вечера одноклассников, началось
самое главное... И удивительно то, что я упивался ее действиями, явно
рассчитанными на то, чтобы отравить атмосферу школьным питомцам... Она
хорошо знала, что пользуется дружным презрением "девушек-одноклассниц" и
тем не менее решила явиться на вечер без приглашения, дабы произвести
сенсацию сначала своим приходом, а потом своими очаровательными шалостями.
Правда, наш совместный с ней приход на вечер произвел далеко не сенсацию; я
вынужден был констатировать всеобщее уныние и одновременно, затаив злобу,
отразить несколько мрачных взглядов... Однако я понял с первой же минуты, что
"очаровательными шалостями" Ворошнина если не произведет фурор, то, по
крайней мере, заставит разойтись эти полторы дюжины впавших в уныние
одноклассников.
(...)
Дело в том, что как-то весной к ней пожаловали три первокурсника МУ, видимо
чрезмерно распаленные хвалебными отзывами о ней и подстрекаемые
сообщениями о "легкости" ее "уламывания"... И она, радушно встретив пьяных
студентиков, не замедлила выкинуть несколько невероятных штук перед их
восхищенными взорами... В конце концов, она заставила всех трех пасть на
колени и лизать свои подошвы... - и, в довершение всего, прогнала распаленных
посетителей, предварительно избив одного за "недостойность"... И все это - с
непременным хохотом, умопомрачительным смакованием фактов и
периодическим потягиванием из стакана... Положительно в этот вечер она мне
безумно нравилась... Нет, я совершенно искренне восхищался ее умением
требовать у кировских самцов раболепного поклонения в отношении к своей
особе... Правда, я с трудом верил ее пьяным рассказам... ведь незадолго до этого
она даже попросила меня отвернуться, когда подтягивала чулок... Я решительно
не понимал ее... Созерцая эту самодовольную, милую, пьяную физиономию, я
никак не мог поставить ее рядом с той чистенькой первоклассницей, которая
сидела со мной за одной партой и поминутно меня обижала...
(...)
Меня тошнило от Кировска и от беспрерывного пьянства... И 24-ого я уже
действительно плевался, когда, сидя ночью на скамейке, узрел Ворошнину,
проплывающую мимо школы. Я до такой степени растерялся, что не успел
убраться в темноту - эта скотина уже предстала перед скамейкой и,
умопомрачительно изогнувшись, затрясла передо мной всеми своими
прелестями... Я поспешил справиться, что должна означать эта
многозначительная пантомимика - она ошарашила меня в ответ довольно
остроумным контрвопросом: "Хотите ирисок, Веничка?", - и затем, видимо
удовлетворенная моим отказом, не меняя дикции, выразила сожаление по поводу
того, что более многоградусное осталось дома, флегматично погладила свои
бедра и, мазнув меня по лицу всей своей массой, вразвалку направилась к шоссе.
А в ответ на свое душевное: "С-с-с-скотина!" я опять услышал это идиотское
ржание - и застучал зубами от холода... Возвращаясь домой, я почему-то
вспомнил, как, будучи семиклассником, мелом разбил стекло и потом робко
укорял Ворошнину за то, что она взяла вину на себя... Тогда она смеялась
ласково, по-детски... Вечером 26-ого я уже переехал Полярный Круг, совершенно
не вспоминая об утраченном кумире... В конце октября, уже будучи в Москве, я с
удовлетворением узнал о ее аресте и с тех пор ее судьбой не интересовался... Да
и, собственно, какого дьявола меня должна волновать ее судьба... если она сама
за всю жизнь не смогла выдавить из себя ни одной слезы... ...и ее участь никто
никогда не оплакивал... "(с)

Венедикт Ерофеев, "Записки психопата"