Он, на мой взгляд, был самым романтичным поэтом эпохи социализма. От него веяло юношеским задором, сексуальностью, так тщательно подавляемой режимом. Эти яркие наряды, в нем было много женского, шедшего в контрапункт всем остальным. Есть версии, что КГБ использовало его за рубежом в своих целях, все может быть. Неважно. Это ничего не меняет. Он так и остался для многих тем веселым, вечно молодым и задорным парнем, умеющим сказать правду и самое душевное и откровенное, о чем все знают, но не спешат произносить...

R.I.P.

"Я пристрелен эпохой,
Роберт Кеннеди, Бобби,
за отсутствием бога
выдвигавшийся в боги.
Меня деньги любили.
Меня люди любили
за фамилию - или
за мои голубые.
Но на лбу у любимца
есть особое что-то,
словно крестик убийства
на дверях гугенота.
И убит я за то, что -
не в пример лицемерам -
чубом слишком задорно
выделялся на сером.
Просто целиться в лампу.
Трудно - в нечто без данных.
Яркость - слабость таланта.
Серость - сила бездарных.
Серость - века проклятье -
ненавидел я мстительно
с той поры, как при брате
стал министром юстиции.
Я влезал не с довольством,
а с придавленным сердцем
в небоскребы доносов.
Архитектор их - серость!
Серость душит усердно,
серость душит двулично
все попытки - не серым
быть хотя бы частично.
Серость - шлюха,
невежда,
но не чужды ей страсти.
Как с трамплина - с навета
серость - прыг! - и у власти.
Как в лотке для промыва,
серость души отсеивает.
Самородки - с обрыва!
Наше золото - серость!
И в стране, как товары,
потерявшие ценность,
свозит в склады таланты.
Спрос на серость, на серость!
Оглянись, населенье, как вольготно расселась
и врастает в сиденья
креслозадая серость.
Населенье, не слушай
уговоры болота:
"Все же серое лучше,
чем кровавое что-то..."
Вздрогни, мёртвенно съежась
за уютным обедом, -
ведь коричневый ужас
прёт за серостью следом.
Вспомни вместо идиллий,
разрезая свой пудинг,
как в мой чуб засадили
сгусток серости - пулю..."