Мои комментарии будут даны в скобках меж фрагментами текста. Итак, рассказ
Горького "Мой спутник".
"Встретил я его в одесской гавани. Дня три кряду моё внимание привлекала эта
коренастая, плотная фигура и лицо восточного типа, обрамлённое красивой
бородкой. Он то и дело мелькал предо мной: я видел, как он по целым часам стоял
на граните мола, засунув в рот набалдашник трости и тоскливо разглядывая мутную
воду гавани чёрными миндалевидными глазами; десять раз в день он проходил мимо
меня походкой беспечного человека.
Кто он?.. Я стал следить за ним. Он же, как бы нарочно поддразнивая меня, всё
чаще и чаще попадался мне на глаза, и, наконец, я привык различать издали его
модный, клетчатый, светлый костюм и чёрную шляпу, его ленивую походку и
тупой, скучный взгляд. Он был положительно необъясним здесь, в гавани, среди
свиста пароходов и локомотивов, звона цепей, криков рабочих, в бешено-нервной
сутолоке порта, охватывавшей человека со всех сторон. Все люди были озабочены,
утомлены, все бегали, в пыли, в поту, кричали, ругались. Среди трудовой
сутолоки медленно расхаживала эта странная фигура с мертвенно-скучным лицом,
равнодушная ко всему, всем чужая.
Наконец, уже на четвёртый день, в обед, я натолкнулся на него и решил во что
бы то ни стало узнать, кто он. Расположившись неподалёку от него с арбузом и
хлебом, я стал есть и рассматривать его, придумывая, - как бы поделикатнее
завязать с ним беседу?
(Обратите внимание на то, насколько поведение незнакомца напоминает поведение
женщины, он женоподобен даже в своем внешнем лоске, женоподобен и контраст
трудовому поведению мужчин.)
Он стоял, прислонясь к груде цыбиков чая, и, бесцельно поглядывая вокруг
себя, барабанил пальцами по своей трости, как по флейте.
(Да-да, как барышня бесцельно барабанит пальчиком по пустому бокалу в
баре.)
Мне, человеку в костюме босяка, с лямкой грузчика на спине и перепачканному в
угольной пыли, трудно было вызвать его, франта, на разговор. Но, к моему
удивлению, я увидал, что он не отрывает глаз от меня и они разгораются у него
неприятным, жадным, животным огнём. Я решил, что объект моих наблюдении
голоден, и, быстро оглянувшись вокруг, спросил его тихонько:
- Хотите есть?
Он вздрогнул, алчно оскалил чуть не сотню плотных, здоровых зубов и тоже
подозрительно оглянулся.
На нас никто не обращал внимания. Тогда я сунул ему пол-арбуза и кусок
пшеничного хлеба. Он схватил всё это и исчез, присев за груду товара. Иногда
оттуда высовывалась его голова в шляпе, сдвинутой на затылок, открывавшей
смуглый, потный лоб. Его лицо блестело от широкой улыбки, и он почему-то
подмигивал мне, ни на секунду не переставая жевать. Я сделал ему знак подождать
меня, ушёл купить мяса, купил, принёс, отдал ему и стал около ящиков так,
что совершенно скрыл франта от посторонних взглядов. До этого он ел и всё хищно
оглядывался, точно боялся, что у него отнимут кусок; теперь он стал есть
спокойнее, но всё-таки так быстро и жадно, что мне стало больно смотреть на
этого изголодавшегося человека, и я повернулся спиной к нему.
- Благодару! Очэн благодару! - Он потряс меня за плечо, потом схватил мою руку,
стиснул её и тоже жестоко стал трясти.
Через пять минут он уже рассказывал мне, кто он.
(Узнаете поведение некоторых женщин?)
Грузин, князь Шакро Птадзе, один сын у отца, богатого кутаисского помещика,
он служил конторщиком на одной из станций Закавказской железной дороги и жил
вместе с товарищем. Этот товарищ вдруг исчез, захватив с собой деньги и ценные
вещи князя Шакро, и вот князь пустился догонять его. Как-то случайно он узнал,
что товарищ взял билет до Батума; князь Шакро отправился туда же. Но в Батуме
оказалось, что товарищ поехал в Одессу. Тогда князь Шакро взял у некоего Вано
Сванидзе, парикмахера, - тоже товарища, одних лет с собой, но не похожего по
приметам, - паспорт и двинулся в Одессу. Тут он заявил полиции о краже, ему
обещали найти, он ждал две недели, проел все свои деньги и вот уже вторые
сутки не ел ни крошки.
Я слушал его рассказ, перемешанный с ругательствами, смотрел на него, верил
ему, и мне было жалко мальчика, - ему шёл двадцатый год, а по наивности можно
было дать ещё меньше. Часто и с глубоким негодованием он упоминал о крепкой
дружбе, связывавшей его с вором-товарищем, укравшим такие вещи, за которые
суровый отец Шакро наверное "зарэжет" сына "кынжалом", если сын не найдёт их. Я
подумал, что, если не помочь этому малому, жадный город засосёт его. Я знал,
какие иногда ничтожные случайности пополняют класс босяков; а тут для князя
Шакро были налицо все шансы попасть в это почтенное, но не чтимое сословие. Мне
захотелось помочь ему. Я предложил Шакро пойти к полицеймейстеру просить билет,
он замялся и сообщил мне, что не пойдёт. Почему? Оказалось, что он не заплатил
денег хозяину номеров, в которых стоял, а когда с него потребовали денег, он
ударил кого-то; потом он скрылся и теперь справедливо полагает, что полиция не
скажет ему спасибо за неплатёж этих денег и за удар; да, кстати, он и нетвёрдо
помнит - один удар или два, три или четыре нанёс он.
(Вы узнаете женские истории, когда роль страдалицы постепенно сменяется на "не
все так просто"?)
