С первых дней своего существования этот человек, Энтони Бернс, лишился чувства собственной значимости и возможности раскрыть себя как личность - по воле судьбы он то и дело оказывался в ситуации, когда не принадлежал самому себе, а являлся лишь частицей чего-то более крупного. В семье, где он рос, до него было пятнадцать детей, и ему внимания почти не уделяли. Учился он в самом крупном классе в истории школы. На работу поступил в самую крупную оптовую компанию в городе. Работа поглощала и его самого, и его время, но чувства удовлетворения он не получал. Гораздо уютнее, чем где-либо еще, ему было в кино. Он всегда покупал билет в последний ряд - там темнота окутывала и согревала его, и он чувствовал себя кусочком мяса в чьем-то большом горячем рту. Кино действовало на него успокаивающе и даже клонило в сон. С кино не могла сравниться даже собака Нэнни, которая действовала умиротворяюще, облизывая его всего, когда он возвращался домой, - кино было лучше. Во время сеанса рот сам собой раскрывался, а накопившаяся слюна вытекала из него; горести и заботы минувшего дня улетучивались, наступало приятное расслабление. За развитием событий в фильме он не следил, а просто смотрел на актеров. И не важно, что они говорили или делали. Он выделял тех, от кого исходило тепло, - словно они сидели рядом с ним в этом темном кинозале. Он любил их всех, кроме актеров с пронзительными голосами.

Робкому и застенчивому Энтони Бернсу нужна была постоянная защита, а обеспечить ее, увы, никто не мог.

Правда, определенной защитой ему могла служить его внешность, потому что в возрасте тридцати лет он выглядел ребенком, - даже взгляд и походка были детскими. Каждое движение Бернса, каждое слово и каждое выражение лица как бы говорили: мне очень неловко, что я пришел в этот мир и занимаю в нем принадлежащее другому место. Лишних вопросов он не задавал, знал только то, что требовалось, а о себе не ведал почти ничего, ни о себе, ни о своих желаниях. Желания в человеке играют большую роль, чем принято считать, и Энтони Бернс был этому наглядным подтверждением. Его сокровенное, но не осознанное желание было настолько велико, что поглощало его полностью, с головой, - словно огромное пальто, которое могло подойти Бернсу только в двух случаях: если пальто укоротят размеров на десять или если Бернс на столько же подрастет.

Греховность этого мира - в его необузданных страстях, в его несовершенствах, за которые расплачиваться приходится страданиями. В доме не возвели стену - потому что не хватило кирпичей; в комнату не завезли мебель - у домовладельца не хватило средств. Эти недоделки обычно замалчивают или покрывают. Человек без конца идет на какие-то компромиссы, придуманные специально для того, чтобы замазывать недостатки. Он чувствует, что и в нем самом есть нечто вроде невозведенной стены или немеблированной комнаты, и изо всех сил стремится наверстать упущенное. Обращение к творческому воображению, фантазии, к высоким целям искусства - все это служит единственной цели: замаскировать несовершенство человека. Да и насилие - будь то драка между двумя мужчинами или война между рядом стран - это бессмысленная компенсация за отсутствие в человеческой натуре чего-то очень важного. Но есть компенсация и другого рода. Она воплощена в принципе искупления - в добровольном подчинении насилию, исходя из того, что таким образом происходит очищение, искупление собственной вины. Именно этот жизненный путь избрал для себя Энтони Бернс, правда, интуитивно, не сознательно.

Теперь - в возрасте тридцати лет - он был на пороге открытия инструмента искупления. Как и все остальное в его жизни, это получилось неосознанно, как бы само собой.

Однажды субботним ноябрьским вечером он пошел после работы в дом с красной неоновой вывеской "Турецкие бани и массаж". В последнее время у него побаливала спина, и кто-то из коллег посоветовал ему попробовать массаж - все, мол, как рукой снимет. Можно легко представить, что одно лишь предложение обратиться к массажисту до смерти напугало Бернса - как бы сильно он ни желал избавиться от боли. Но нельзя забывать: когда желание постоянно соседствует со страхом, и никакой перегородки между ними нет, они становятся коварными противниками; желанию приходится изворачиваться; на этот раз - как и в некоторых случаях до этого - желание перехитрило своего противника, живущего с ним под одной крышей. При упоминании слова "массаж" желание активизировалось и оказало умиротворяющее воздействие на нервы Бернса; в итоге страх потерял бдительность и позволил Бернсу ускользнуть. Даже не осознавая, что делает, Бернс отправился в бани.

Бани находились в подвале гостиницы, прямо в центре деловой части города и являли собой маленький замкнутый мир. Таинственная атмосфера, которая там царила, казалось, была самоцелью. Сквозь овальное матовое стекло входной двери можно было различить тусклый мерцающий свет. Когда клиент входил, то попадал в лабиринт, где была масса всяких перегородок, коридоров, кабин, отделенных друг от друга занавесями, комнат с плотными дверьми, над которыми светились матовые колпаки ламп; и надо всем этим клубился туман и витал какой-то особый аромат. Все было под покровом таинственности. Тела клиентов, лишенные привычной одежды, заворачивали в похожие на палатки вздымающиеся простыни из белой ткани. Босыми ногами клиенты бесшумно ступали по влажному белому кафелю. Они были похожи на привидения, - с той лишь разницей, что дышали, - но их лица не выражали ровно ничего. Бродили туда-сюда - совершенно бесцельно.

В центральном проходе то и дело появлялись массажисты. Все они были неграми. Массажисты казались еще чернее и значительнее на белом фоне всего, что их окружало. Вместо простыней на них были свободные хлопчатобумажные шорты, и ходили они по коридорам, источая силу и решительность. Казалось, только они здесь и властвовали. Говорили громко и уверенно, не снисходя до вежливого шепота клиентов, обращавшихся к ним с различными вопросами. Да, здесь они были хозяевами и, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, с такой легкостью и силой раздвигали белые занавески кабин своими огромными черными ладонями, что казалось - с аналогичной легкостью они могут поймать молнию и вновь забросить ее на облака.

Перед входом в банное заведение Энтони Бернс задержался - теперь он колебался больше, чем когда-либо. Но как только он вошел в дверь с матовым стеклом, его судьба определилась; от него больше не требовалось ничего - ни особых действий, ни проявлений воли. Заплатил два пятьдесят за баню и массаж - и с этого момента должен следовать инструкциям и полностью отдать себя во власть массажиста. Через несколько секунд к Бернсу подошел негр, повел его по коридору, затем они свернули за угол и вошли в свободную кабину.

- Раздевайтесь, - произнес негр.

Негр уже почувствовал, что в этом клиенте есть что-то необычное, а поэтому не ушел из зашторенной кабины, а прислонился к стене и стал смотреть, как Бернс раздевается, подчиняясь его указаниям. Будучи белым, Бернс отвернулся от негра и начал как-то неуклюже снимать темную зимнюю одежду. Раздевание заняло довольно много времени, не потому что он нарочно делал все медленно, а потому что впал в какое-то странное сонное состояние. Отсутствующим взглядом он смотрел на свою одежду; руки и пальцы, казалось, ему уже не принадлежали; они стали горячими и онемели, словно стоящий позади человек, управляющий его действиями, крепко их сжал. Наконец Бернс разделся донага и медленно повернулся к массажисту, однако глаза чернокожего гиганта, похоже, не смотрели на него. И все же в них что-то сверкнуло - чего не было раньше, - словно искристая влага на мокром угле.

- Держите, - сказал негр и протянул Бернсу белую простынь.

Маленький человечек с благодарностью завернулся в гигантскую грубую ткань и, аккуратно придерживая ее над своими белыми, почти женскими ногами, пошел за негром по еще одному коридору из белых шелестящих штор к входу в сауну - комнату со стенами из непрозрачного стекла. Там проводник покинул его. Стены глухо стонали, пока комнату заполнял пар. Он клубился вокруг обнаженного тела Бернса, обволакивал его жарой и влагой, будто Бернс попал в гигантский рот; он ждал, что его сейчас одурманят и растворят в этом горячем белом паре, который со свистом вылетал из невидимых скважин.

Через некоторое время массажист вернулся. Отдав какое-то невнятное приказание, он повел дрожащего Бернса в кабину, где тот оставил свою одежду. Пока Бернс был в сауне, сюда привезли белый стол на колесах.

- Ложитесь, - приказал негр.

Бернс повиновался. Чернокожий массажист смочил тело Бернса каким-то спиртовым раствором - сначала налил на грудь, потом на живот и бедра. Жидкость растеклась по всему телу и стала жечь, словно Бернса укусило какое-то насекомое. Он поймал воздух ртом и, почувствовав дикую боль в паху, скрестил ноги. В это время, без предупреждения, негр поднял огромную черную ладонь и со страшной силой опустил ее на середину мягкого живота Бернса. Горло у маленького человечка перехватило, и несколько секунд он не дышал.

Но вслед за потрясением пришло и удовольствие. Оно разлилось по всему телу и наконец дошло до паха. Бернс не осмеливался туда взглянуть, но чувствовал: негр знал, что добился результата. Черный гигант заулыбался.

- Надеюсь, не слишком сильно? - спросил он.

- Нет, - ответил Бернс.

- Перевернитесь, - приказал негр.

Бернс попытался перевернуться, но приятная, упоительная усталость не позволила ему это сделать. Тогда негр засмеялся и перевернул его за талию с такой легкостью, словно подушку. А потом начал обрабатывать плечи и ягодицы ударами, сила которых все возрастала. Возрастала сила ударов - росла и боль, но Бернсу становилось все жарче и приятнее. И вот наконец он впервые на вершине блаженства - тугой узел в паху мгновенно развязался, дав свободу потоку тепла.

Так совершенно неожиданно у человека проявляется заветное желание. И стоит ему проявиться - надо подчиниться, принимать все как должное и не задавать вопросов. Очевидно, именно для этого и был рожден на белый свет Бернс.

Этот "белый воротничок" начал приходить к чернокожему массажисту снова и снова. Вскоре они достигли взаимопонимания относительно того, что Бернс нуждается в искуплении и что массажист как нельзя лучше подходит для этого. Негр ненавидел тела белокожих, потому что те оскорбляли его достоинство. Он любил смотреть, как они, обнаженные, распластанные, лежат перед ним, любил с силой вонзать свой кулак или ладонь в их немощную плоть. Ему с трудом удавалось сдерживаться - очень хотелось разойтись и пустить в ход всю силу. Но сейчас на орбиту его страстной любви вышел подходящий объект. В этом "белом воротничке" он нашел все, что искал долгие годы.

И даже когда чернокожий гигант отдыхал, когда сидел в глубине заведения, курил или ел шоколад, образ Бернса все время возникал в его сознании: голое белое тело с алыми рубцами, оставленными им от злости. Шоколад не доходил до рта, а на губах появлялась мечтательная улыбка. Гигант любил Бернса, а Бернс обожал гиганта.

На работе Бернс стал рассеянным. Печатая какое-нибудь важное распоряжение, вдруг откидывался на спинку кресла, и перед его мысленным взором вставал чернокожий гигант. Тогда он улыбался, пальцы расслаблялись, и руки падали на стол. Иногда подходил босс и делал ему замечание:

- Бернс! Бернс! О чем вы мечтаете?

Зимой сила ударов массажиста, хотя и нарастала, была еще терпимой, но настал март и сдерживаться - совершенно неожиданно - стало уже невозможно.

Однажды Бернс ушел из бани с двумя сломанными ребрами.

Каждое утро он все медленнее ходил на работу, прихрамывая и стеная от боли; но пока еще ему удавалось объяснять свое болезненное состояние ревматизмом. Как то раз босс спросил, что же он предпринимает, чтобы поправить здоровье. Бернс ответил, что ходит на массаж.

- Но, по-моему, - сказал босс, - вам от него только хуже.

- Нет, - возразил Бернс, - напротив, мне гораздо лучше.

В этот вечер он пошел в бани в последний раз.

Первой жертвой оказалась правая нога. Удар, который сломал конечность, был таким жестоким, что Бернс не мог не заорать. Крик услышал управляющий и вбежал в кабину.

Бернс лежал на краю стола и блевал.

- Господи, - воскликнул управляющий, - что тут происходит?

Чернокожий гигант пожал плечами.

- Он сам просил ударить его посильнее. Управляющий посмотрел на Бернса и увидел спину, сплошь покрытую синяками.

- Тебе тут что, джунгли? - вскричал управляющий.

Чернокожий гигант снова пожал плечами.

- Убирайся отсюда к чертовой матери! - заорал управляющий. - Забирай с собой своего ублюдка - и чтобы я вас здесь больше не видел.

Чернокожий гигант бережно поднял потерявшего сознание партнера и понес домой, в ту часть города, где жили только негры.

Их страсть длилась еще неделю.

Конец наступил на исходе Великого поста, перед Пасхой. Недалеко от дома чернокожего гиганта находилась церковь, и сквозь открытые окна доносились страстные проповеди местного священника. Каждый день он снова и снова читал прихожанам о смерти Человека на кресте. Священник точно не знал, чего желает, так же как прихожане, которые стонали и плакали перед ним. Участвовали в массовом искуплении.

То здесь, то там приносились жертвы. Одна женщина демонстрировала всем рану на обнаженной груди, другая перерезала себе вены.

- Страдайте! Страдайте! Страдайте! - призывал священник. - Господь Бог был распят на кресте за грехи мира! Его через весь город вели на Голгофу, давали пить уксус с губки, вбили пять гвоздей в тело. Когда Он проливал кровь на кресте, то был Розой Мира!

Прихожане не могли дольше оставаться в церкви - они высыпали на улицу и в экстазе стали рвать на себе одежду.

- Все грехи мира прощены! - кричали они.

На протяжении всей этой церемонии искупления чернокожий массажист завершал свою работу над Бернсом.

В его комнате - камере смерти - все окна были открыты. Занавески выскакивали из рамы, как белые языки; казалось, улица истекла медом, и они жаждали облизать ее всю. В квартале позади церкви загорелся дом. Стены рухнули, поднялось золотистое зарево, воздух был пропитан гарью. Пожарные машины, лестницы и мощные шланги были бессильны перед очистительным огнем.

Чернокожий массажист наклонился над своей почти бездыханной жертвой.

Бернс что-то прошептал.

Гигант кивнул.

- Знаешь, что делать? - спросила жертва.

Гигант кивнул.

Он поднял тело, которое едва не рассыпалось, и осторожно положил на чисто вытертый стол.

И начал его пожирать.

Двадцать четыре часа ушло у гиганта на то, чтобы обглодать все до последней косточки.

Когда он завершил трапезу, небо расчистилось, служба в церкви окончилась, дым рассеялся, пепел осел, пожарные уехали, и улица медом больше не текла.

Вернулось спокойствие, и возникло ощущение, что дело сделано.

Белые обглоданные кости, оставшиеся от Бернса после искупления, были сложены в мешок и в трамвае отвезены на конечную станцию.

Там массажист вышел на безлюдный пирс и выбросил содержимое мешка в тихое озеро.

Когда он вернулся домой, то спросил себя, получил ли он удовлетворение.

- Да, конечно, - ответил он себе. - Сейчас - полное!

Потом в тот мешок, где были кости, он сложил личные пожитки, а также красивый темно-синий костюм, несколько жемчужинок и фотографию Энтони Бернса в возрасте семи лет.

И поехал в другой город, где снова нашел работу массажиста. И там - за матовой дверью, в кабинах с белыми занавесками - стал спокойно ждать, пока судьба пошлет ему кого-нибудь еще, кто так же, как и Энтони Бернс, хотел бы искупления.

А тем временем все население земли, - едва ли осознавая это, - медленно извивалось и корчилось под черными пальцами ночи и белыми пальцами дня; скелеты превращались в прах, а плоть - в тлен; и так же медленно - в муках - рождался ответ на невероятно сложный, проклятый вопрос: спасение в совершенстве.

(c) Теннесси Уильямс