Ерофеев вздохнул. Ерофеев зевнул. Ерофеев моргнул - сначала одним глазом, потом двумя. Темнота постепенно рассеивалась, он уже мог различить окно за плотной шторой и кресло, на которое с предупредительной аккуратностью, по военной привычке, повесил брюки по стрелочке и рубашку - на спинку. Странное дело - просыпаться в 5 утра вне службы, но ему ни в коем случае нельзя было столкнуться с теми, кто мог приехать пораньше в это святилище Мельпомены. Или Терпсихоры? Надо уточнить у Ари, это она специалист по мифологии и вообще всей литературы.

Вспомнив, где сейчас находится Аря и то, что вряд ли она сможет с ним поговорить (врач положил ее смартфон в сейф у себя в кабинете), Ерофеев мрачно зевнул еще раз, мгновенно оделся и двинул в туалет позади гримерной чистить зубы - щетка с пастой были у него нз в портфеле. Там же лежали таблетки и пара ампул со шприцем на экстренный случай, бутылка воды, отвертка, охотничий нож, гематоген и тюбик шампуня. Он терпеть не мог попадать в чрезвычайные ситуации, а еще грязные волосы. Жена Ерофеева вечно посмеивалась над ним за привычку мыть голову где угодно, начиная с рукомойника в поездах, заканчивая речкой на даче. Нет, про жену невовремя.

Он вспомнил, как долго и безрезультатно набирал ей ночью сообщение в вацапе, потом смс, да так почему-то и не отправил. Поехал вместо этого в театр, успев в счастливый час после обхода сторожами помещений и включения ночных камер наблюдения, там открыл гримерную собственным ключом и повалился на диван.

Что-то случилось вчера, что-то важное... Помимо этой нелепой-принелепой попытки самоубийства, в которое он поверил сразу же, обнаружив в гримерной на дальнем аринином столике записку. Он на сдаче нормативов так не бегал, как по прочтении. У него побаливал локоть - не вписался в поворот, чесались губы - от того, что с натяжкой можно назвать поцелуем. Ерофеев делал искусственное дыхание ей на сцене, отрывисто приказав вызвать скорую и очистить зал от зрителей. Его послушались быстро, хотя все актеры, включая второй состав, продолжали толпиться за кулисами. Потом приехала скорая,

замотанный фельдшер, взглянув на Арину, которую начало рвать, сразу потребовал объяснить, сама ли она... И он, Ерофеев, кивнул, не подумав.

Ему почему-то разрешили поехать с бригадой и Ариной в клинику, не вместе, но за ними на машине. Разрешили держать ее вещи и даже пройти вместе в отделение, куда запрещено было проходить всем посетителям мужского пола дальше приемного холла.

Потом он кивал, снова не думая, на какие-то вопросы, из чего старшая медсестра и врач сделали вывод, что он аринин муж, хотя в паспорте -то у нее были девственно чистые страницы на этот счёт! Но это сыграло на руку - он настойчиво и умоляюще попросил их положить Арю в самое безопасную и теплую палату. Пока умолял, постоянно сбрасывал звонки на разрывающийся мобильник. Потом очнулась Арина и, сверкая глазами на серо-желтом прям под цвет подтеков на потолке лице, сказала ему что-то важное... Потом он ушел, потому что не держали ноги. И только в машине удосужился проверить звонки с сообщениями. Жена уведомляла, что его выбор ей очевиден, так же как и расстановка приоритетов, если хобби и его собственные дела для него важнее семейных ценностей, она не станет препятствовать! И еще какую-то чепуху про то, что они все свободные люди. Ну да, подумал Ерофеев и почему-то вспомнил, какие сухие у Арины губы и хрупкая грудная клетка. Он так боялся не успеть, что почти сломал ей ребра. Почему он так боялся?

Надо было спешить. Надо было еще раз тщательно осмотреть гримерную - помимо того, зачем он вчера приходил, требовалось взглянуть на аринин столик. И времени так мало!

Он сосредоточился на предмете поиска. Человек, который был ему нужен, очень умен и изобретателен. Если бы не вчерашняя задержка... Он снова сбился со следа, снова упустил - а запах, дымок уже нарисовался перед ним, шапка на воре ведь начала уже подтлевать! Если бы ему дали минуту, он бы уже все понял!

Стоп.
Стоп-стоп.
Минута. Это очень важно. У Арины было в запасе несколько минут до начала необратимых процессов - так сказал врач. Что-то важное было именно в наличии этих минут, что-то должно было произойти в эти минуты на сцене - и... Не произошло.

Ерофеев подошел к арининому столику, оперся на него, посмотрел в зеркало на ввалившиеся щеки и щетину. Разве можно было вот так хладнокровно писать записку в антракте, потом гримироваться, поправлять одежду, идти за кулисы, кивать остальным, и все это время знать, что среди реквизита лежит твоя собственная закупоренная смерть?

Без колебаний и сомнений читать монолог, страшиться безумия в нем, но уже быть охваченной безумием - на самом деле.
И почему на бумаге? Разве нельзя было написать сообщение через мессенджер и поставить его на отсроченную отправку? Сколько пафосной наигранности и торжественности в этом жесте!

Он вынул из кармана записку. Буквы в аринином духе скакали вразнобой, прямо на середине клочка, не сверху, как если бы она взяв лист А4, начала писать, и...

На ее столике в стакане со спицами, заколками, клеем и ножницами стояли пишущие ручки. Гелиевые, черные.

Он застонал. Вот почему такой ... Художественно выполненный этюд, а не наспех оторванный клочок бумаги. Вот что она пыталась ему объяснить - записка-то написана синей, шариковой!

Но что же делать с ядом? Существуют ли яды, мгновенно убивающие жертву и в то же время доступные для покупки человеку, далекому от химии и медицины, как Арина? Нужно же было бы доказать в случае ее смерти, что она именно самоубилась и именно вот этим ядом.

Позвольте, а где пузырек, который она так демонстративно выпивала, и падала в постель?
Почему она вообще пролежала на сцене еще несколько минут после того, как упала?

Руки у Ерофеева быстро делали работу, запаковывая записку и правильную черную ручку в пакет. Внезапно он услышал скрип и насторожился: кто-то шел в этот утренний час по коридору, почти не слышно - ни для чего кроме натренированных ерофеевских ушей.