- Да, конечно, …ох.
- Что такое?
- Просто вспомнила целый сонм мелких грешков.
- Ну об этом Вы Папочке расскажете, позже. Спокойной ночи.
Позже в зазеркалье станет тихо. Мир замер, ждёт, когда она расскажет. За окном
смешками обмениваются маленькие феи – подстрекательницы и искусительницы. Буйная
зелень рвется в глаза, когда выглядываешь за створки. Вера причесала
внутреннего нарцисса заранее – и с боязнью не понравиться, с надеждой на то,
что угадает – бродит от угла письменного стола к окну и обратно.
Один его широкий шаг и три ее мелких. 38 попугаев.
Вера в коротких синих шортиках и белой футболке, она так не одевалась с 14 лет.
Футболка по идее должна быть в пятнах от черешни, но добавлять лишние красные
пятна уже на тело она не намерена – неаккуратность Папочка считает восьмым
смертным грехом – поэтому просто забыла погладить, какая разница.
В такие минуты Вера без привычных въевшихся в ее глаза лихости и задора
понимает, что, кажется, совсем не хочет порки. Она мечтала о шлепках три
недели назад; выгибалась в утренней полудрёме на кровати, подставляясь в сонном
мороке под ремень и ротанг, - две, а с неделю перестала хотеть. Неделю назад
все, что она хотела, от злости и одиночества, это отвесить ему пощёчину.
- Так сильно я никогда не хотела никого ударить, - говорила она в слезах
алкогольного трипа подругам в тематическом клубе - Верите? Я своих нижних не
хотела так ударить. Дело не в трусости. Дело в том, что даже если он подставит
щёку, я опущу ладонь.
Сейчас прошла неделя вперёд и 12 лет назад.
Вере 14.
На Вере чуть не сваливающиеся с бедер шортики и короткая майка, оголяющая
впалый ( не могла есть последние дни) живот.
Вера ждёт Папочку из ванной, в ванной шумит вода.
Главный онтологический вопрос – розги или щётка?
Когда Папочка выходит, и Вера в очередной раз поражается тому, как меняется
выражение его глаз и лица – глаза строгие, но ласковые, а лицо
сосредоточенное, но мягкое, без колкости, у него тот же твердый подбородок,
те же выразительне скулы – но он другой, он другой, Вера любит его в эти
маленькие интимные моменты и только за них так, что трясется от стыда за свои
крамольные мысли. Когда он выходит, у него нет в руке прута, и оно в общем
хуже.
Потому что от близости, сопровождающую щётку, Вера начинает визжать сразу без
предупреждения.
Невозможно терпеть спокойно настоящего живого человека, на чьих коленях ты
лежишь, а не абстракцию на расстоянии ременной петли.
Но пока все тихо. Пока феи за окном отчётливо ржут, подсказывая Вере путь в
квесте «кто кого психологически размажет». Она сидит на столе,
болтая ногами, во рту чупа-чупс – дышит зеленым яблоком, подростковыми
конфетными духами, свежестью. Кошаком поворачивает голову вслед папочкиным
движениям.
Он молчит впервые за их встречи. Не допрашивает, не читает нотации, не
подталкивает Веру к нужным решениям.
У нее на загривке встают крохотные волоски, и жутко начинают чесаться царапины
– от падения с квадроцикла. Нет, стоп, какой квадрик, ей 14, значит
велосипед.
Вера очень хочется почесать царапины, спросить Папочку, почему он так
молчалив, перестать выгибаться, перестать быть взрослой.
- Будешь рассказывать?- он садится напротив нее, сразу на кровать.
Она мотает головой. В глазах горячо и мокро.
...тебе надо было сразу взять меня за ухо, толкнуть в угол, «руки за
голову», оголить, пока готовишься....
...тебе надо было не доводить меня до состояния, когда я хочу тебя ударить. У
меня дрожала ладонь. В меня в том клубе были влюблены даже те нижние, кто вообще
Верхний. А я не могла их видеть. Я думала только о том, как ударить тебя. Не
доказать, не лечить, не поставить на колени – какие глупые,
доминантские замашки. Но ударить, не больше одного раза.
...тебе надо было понять до, кого ты вырастил. Не двигайся только сейчас, я
почти решилась...
Вера молчит, перекатывает языком леденец из одного края рта в другой.
Облизывает припухшие губы, давит на сексуальность. Это очень просто – когда
тебе по жизни четырнадцать.
Когда ты виснешь на мальчиках, не потому что хочешь их, а потому что их можно
без неловкости целовать, и они в ответ будут целовать неприятно, но терпимо.
Можно забираться к ним на колени, чувствовать тепло. Их жадные прикосновения
переживаемы ради тепла. Суррогатного – настоящее накрывает от папочкиных
объятий.
Когда ты куришь, потому что так красиво ведут себя зрелые дамы, у дам цепкие
затягивающие в себя зрачки, и они глубоко несчастны. А ещё после одной даже
сигареты Папочка выдерет так, что неделю буквально будешь спать на животе, не
смея смазать синяки из-за его запрета. И ещё неделю можно будет питаться
воспоминаниями о том, каким неумолимым он бывает.
Когда пробуешь алкоголь, и совсем тайно травку – совсем чуть-чуть, прихода не
случается – приход от стыдной позы, когда он сжимает твою голову коленями во
время порки ремнем, от боли, потому что коленями опираешься на горох, от
унижения с вставленным имбирём, --такой, что любителям косяков и не
снился.
Это очень просто – не хотеть, бояться наказания, когда тебе 14 по жизни.
- Будешь, - повторяет Папочка утвердительно, тихо, но в глазах у него
плавится лед.
Она делает три шага вперёд, 38 попугаев цветными пятнами мельтешат на стене
напротив.
Вера встаёт между его ног, даже так она лишь вровень с ним.
Закатывает глаза, пожимает плечами, облизывает губы, ведёт себя как человек,
которому абсолютно наплевательски плевать.
- Я хотела тебя ударить.
- Неужели?
- Вот так.
Она поднимает ладонь, он не убирает щёку.
И зеркала бьются, когда она дотрагивается губами до его щеки, в лёгкой щетине,
знакомой, близкой, папочкиной, в мире просыпаются звуки, феи едва успевают
сбежать от газонокосильщика, Вера через секунду оказывается со спущенными
штанишками поперек папочкиных колен, впереди у них часы раскаяния (ее) и
нежности (его), сонмы грешков бабочками и попугаями лепятся на стене –
отражаясь от горящей всеми оттенками алого – кожи.
Вера кричит от того, что, оказывается, она – настоящая, что Папочка не
абстракция, а вполне себе жив, осязаем (особенно с щёткой и ремнем), полон
сил для ее воспитания.
Выплакивает магическую формулу «не буду, не буду, не буду».
Вертится как на горячей сковородке, сначала порки, а потом некомфорта, успела
забыть, насколько она всё-таки узкая и тесная для Папочки, и лежит потом
урчащим котенком, головой на его бедре, наблюдая как льдинки медленно
собираются в его глазах – от радужки к зрачку, сковывая их льдом.
- Спокойной ночи.
