Годы несказанного, невыразимого, невысказанных вслух вины, страхов, надежд,
предположений - вставали перед ней стеной после последней встречи, случившейся
десять лет назад. И Вера перелезала через эту стену, бежала от воспоминаний что
есть сил, встречая страхи лицом к лицу, называя вещи своими именами:
инцестуозность и комплекс Электры, садомазохизм и первертность, аутоагрессия и
мифомания.
В конце концов, переехав из России, очутившись посреди пустой равнины
абсолютно новой жизни в другой стране, абсолютно чуждого ему социума, до
которых он бы не смог добраться, она выдохнула и медленно зашагала вперед,
точно зная, под какими камнями ждут мины - обходя те, ни разу не наступив, ни
разу не ошибшись.
Сексуальное напряжение в течение этих лет легко снималось с помощью игрушек и
разовых партнеров - Вера, крадучись, приходила в клубы и снимала кого-нибудь;
черные очки или вуаль для закрытых бдсм-вечеринок привлекали жадное внимание
охотников до тайн. Но внутри нее жил, переворачивал сознание и в дикие моменты
тоски желудок - наизнанку - другой голод, не сексуальный, непонятный, ужасный
оттого. Голод по объятию: один-единственный раз Человек в сером после особенно
жестокой порки, посадил ее к себе на колени - она уткнулась носом в его плечо,
в родинку около шеи, пахнущую полынью, летом в разгар зимы, потом и сандалом,
- и убаюкал в безмолвном обьятии. "Я не сержусь, не сержусь."
За окном падал тяжело с крыши снег, где-то за стеной булькал телевизор, шли
новости друг за дружкой, но не было времени, все новости превращались в
бессвязные потоки информации, совершенно ненужные на их постели - маленьком
пятачке, единственном живом островке посреди бескрайнего мирового океана. Вера
слышала тиканье его сердца, постепенно успокаивающееся дыхание, укачивание -
он чуть ли не напевал колыбельную, их грудные клетки гудели, прижатые друг к
другу, переплетаясь невидимыми линиями электрического тока. И в этой горькой
тягучей полудреме она любила его, именно его, не себя в нем, впервые в жизни
понимая - вот человек, мыслящий, действующий, живущий иначе, без меня, вне
меня, - но все равно...
Позже тот момент запечатлелся в ней тоской, обыгрываемой для собственного
успокоения насмешкой: ну да, известная же схема соблазнения, Палач-Спаситель,
по заднице и на ручки, ничто не ново под луной.
Но тоска не унималась, не смирялась в ней, разъедая душу, прорастая насквозь
чертополохом. Тот момент был на самом деле единственным настоящим моментом
счастья в их жизнях, далеких друг от друга - как разные континенты. И Вера в
снах нанизывала каждую отдельную деталь на предыдущую, не забывала собирать
капли яда звеньями цепочки на его жилете, успокаивая себя тем, что утыкалась в
его плечо, а он в ее локоны, потому лишь, что он не хотел видеть именно ее,
не хотел знать, что делает это именно с ней - представляя, по всей видимости,
другую - Самую Большую Любовь в Жизни, ту, кого нельзя называть. На которую
Вера была просто похожа.
Нить времени с бусинами-воспоминаниями должна была порваться - стала тоньше,
скорей бы! Вот только тот волшебный момент не тускнел, ничто его не могло
испортить, никакие "но" и "первопричины", потому что на самом-то деле, на
бОльшее надеяться они не могли. Да и кто бы мог во всемирном океане одиночества
Ну и пусть, ну и пожалуйста.
---
Она не стала оставаться у Славы на ночь. Вернулась к себе и провалилась в сон.
Во сне пленку отмотали назад - Вера доучивалась на последнем курсе университета
и проект побега был только в стадии подготовки, "- Может быть, я вижу Вас
последний раз в жизни?".
Наступил новый день и будильник звенел как колокол.
Теней - рассвет - пока не было - они растут в течении дня, так же, как и люди
растут в течение жизни.
Вера встала, приняла ледяной душ, потянулась в стороны и надела снятый,
сброшенный поверх плаща вчера крестик. Натянула серую мантию поверх серого же
костюма. В ее спальне никого и ничего не было.
- Ау, - заглянула она в душу, как в гардероб. Там было пусто и тихо, в
отдалении капала ржавая вода. На полу стоял дипломат.
- Ну ок. - пожала плечами. - Доброе утро, Папочка, если ты не в курсе.
Воскресенье. Мне пора.
Доброе утро!
Мне пора!
...ее дорога петляет, возвращает к тому, с чего когда-то все началось, а она
захлебывается какой-то непривычной теплой благодатью: никаких сожалений, ни
боли, ни горечи, ни страха, - плачет чистыми детскими слезами, до того
хорошо, словно ангел-хранитель, наконец, обнял, чтобы успокоить внутренних
демонов, бессмысленных и беспощадных, чтобы больше никогда не оставить одну.
Она бежит, она идет - дорогой, которой пыталась сбежать от реальности, и
которая привела к ней же, идет, покачиваясь на носках, запрокидывая голову в
небо, идет, расправив плечи и широко шагая, и ей кажется, что внутренний
свет плещется через край, разбрызгиваясь вокруг.
Она идет, идет, рука об руку с осознанием хрупкости всего сущего,
приговаривая: нет во мне смерти, и в смерти меня нет, я не боюсь, и ты не
бойся, не бойся –
"- Жизнь длинная."
