Медные ночи августа и половины осени вдруг тем утром отзвенели последний раз - и сразу город облило жидким глазурным снегом, на крышах сахарно-чистым, а по стенам стекающим грязными каплями.

Вера то стирала, то снова наносила помаду. "Жду Вас, Веронька". Фыркнула. Какие мы нежные, Господи. Снова сообщение - "Никаких церемоний сегодня, грубо, с порога. Хотите?"

- "Да?.."

На улице вдруг поняла, о чем он, начало трясти, хоть куталась в мех и шерсть, прикурила с третьей попытки.
" Он насилует меня даже буквами, - поняла с обмирающим восторгом, - его слова входят в меня, яростно вбиваются, так же как и он, до крови в прокушенных губах, до врезавшихся в ладони ногтей...

А я слабая. Слабое безвольное животное с мягким пузиком - беззащитно-бесстыдно выставленным навстречу, - на, почеши. Выгибаюсь со стоном, вылюбляю его со скрипом."

Взглянул коротко, оценил густо накрашенные глаза, и не пропустил вперёд, не раскрыл перед ней дверь.

"Это конец, - спокойно продолжилась мысль. Последняя встреча. Я себе с лета твержу: это последняя встреча, но сегодня правда."

В номере, дождавшись, пока она разденется, взял ее так, как хотел. "Скажи спасибо." - потребовал. Слабо мотнула головой - лёгкие волосы рассыпались по плечам. Волосы лёгкие, а внутри груди все так тяжело...Не скажу.

- Будет хуже. Порву ведь, насухую.
- Нет.
- Гордость дороже задницы?
- Вы меня не сломаете.

Если бы ты знал, думала, идя после, по серебряному городу, если бы ты знал, что я тебя внутри называю не на Вы, на ты, что сама не ведаю, что к тебе чувствую, что жалею и плачу о тебе из этой жалости... Причем здесь благодарность?

Ты написан на страницах моей повести тонкой, изящной линией на полях. Буквы - то, что ты изьявляешь. А линия - что думаешь. Пахнешь солнцем и деревом. Душно, душно...Все, кто знает, говорят: оставь его нервную систему, пусть в нее проникают элегантные дамы под 40 и девочки-едва-18. Ревнуешь?

Нет, к девочкам пахнущим не горьким медом пополам с сандалом как я, не ревную. Потому что его нервная система введена точно в меня под кожу, в вены. И я каждую последнюю встречу вынимаю иглы из сгибов - без жгута. Отползая в нору раненым зверьком, разбрызгивающим вокруг черные кровяные капли.

- Вы счастливы?
- Я довольна, сэр. А Вы?
- ...

Какие нежности... Господи, разбей вот это наше об пол как тарелку. У нас ничего не получилось и не получится. Он равнодушен, смешлив и встаёт в 6, бодрый как юннат. Натуралист...

- Ты...Вы...

Тихий смешок от собственной смелости, глушу его подушкой, лёжа навзничь. До первой крови.

---

Небо серебряное в это время суток. Идёшь по городу чужая и родная, Москва даже рождённым в ней мачеха, кому добрая, кому злая мачеха. В книжном Вера долго перебирает тетради и пустые альбомы. В лёгких мечется мысль, требующая быть сказанной. Долгожданный звонок от друзей.

- Мы тебя ждём.

Большая комната. Снова звон в голове - а, нет, бокалы. Не глядя, взяла игристое. Разговоры об античности - философские байки, гуманитарные бабайки. Ее спрашивали - ну что ты там находишь, на таких тусовках? Людей, - смеясь.

Пахло медом и уже ёлкой. Вот, - продолжила, когда надо что-то делать я читаю, а когда надо делать что-то с тем, что читаю много - пью.

- Когда мы исчезнем с тобой? На неделю? Больше я тебя не выдержу.
- Эй, - недовольно высвободилась из рук друга и начальника, он уже успел каким-то незаметным образом расстегнуть на ней платье. - - У меня много поездок зимой...может быть, к марту?

- Ты не хочешь сейчас?
- Нет, слушай, я не думала, что этот день настанет, но сегодня, правда, - нет.
- Если бы я не имел самообладания и уверенности в себе, - хмыкнул в ответ, искря весело глазами, - то черта с два тебя отпустил.

- А, пустое, дорогой, - поправляя грудь под платьем, ответила она. - Надо снова выходить. Какой бесконечный день...
- Досталась диаволу, архангелу и Богу? Найдем мы тебе нормального, успокойся ты по своему поручику Голицыну.

Перед тем как раствориться в темноте парадной, успела-таки показать фак и захохотать по-ведьмински.

---

И честно ведь пошла бы домой - надоело все, разговоры как снег, тяжело капающий на землю, странно зудящая боль в груди, ...но снова звонок.

- Я хочу пригласить тебя на свидание, малыш, - мягко сказали из телефонной трубки. И в очередной раз Вера подумала, что безличные обороты "сказали" - свойственны описанию лишь супружеской жизни. Описываешь любовнику что-то, и вот - сказали, съездили, кто-то, кто они - не мы и к нам отношение не имеющее.

На зеленоватой от света фонарей Тверской муж подхватил ее, раскрасневшуюся, вытряхнул из шубы в гардеробной ресторана, и долго смотрел, как она задумчиво держит бокал в руках, вдруг, за столько-то дней не решив никуда бежать.

- Поешь хоть что-нибудь.
- У меня шампанское.
- Вероника.

Со вздохом заказала салат, попутно рассказав официантке другой вариант изобретения пожарской котлеты.

- Хорошо, когда жена...
- Историк? - официантка разве что не записывала.
- Филолог.

- Ты грустная, дружочек.- муж не заказал ничего алкогольного, только чай, смотрел, будто не узнавая, да сколько они не виделись-то ? Вера забыла.

- Нет, ничего...прекрасный вечер, прекрасный "Пушкин"...я его люблю, знаешь, несмотря на пафос и иностранцев.
- Что тогда?
- Поедем домой, милый? Идея родилась, хочу писать и лежать с тобой на меховой шкуре.
- Вера, мы ее два года назад выкинули.
- Да?... Прости. Шампанское лишнее. Я перед тобой была у Н., интересный проект обсуждался...поехали, милый, мне уже неуютно от людей.

На улице муж целеустремлённо тянет ее к метро - - у следующей станции припарковался, коротко объясняя. Зима - пора возвращений домой. Фарфоровая как тарелка. Вера стирает лишние номера из телефонной книжки, только к кому я возвращаюсь? - думает и стирает, добела с экрана буквы и линии, пока едет эскалатор.

Шапито какое-то нетрезвое, фарс, поэтому душно и стыдно. Нет, не стыдно, душно. Все равно же отвечу всем написавшим. Развестись, честнее должно стать?

И то от золотого, слепящего света прибывающего поезда, то от горечи, подступивший наконец от сердца к гортани, она жмурится, скрывая слезы, обнимает его, подмерзшего в тонком, для европейской зимы, пальто. Сев рядом на скамейку, не держат ноги, она ждет очередного поезда, потеряв тем счёт, по-сестрински отстраненно, впервые не к нему на колени, хотя "свидание". Всё забыла, всё забыла. Хотя нет, не всё.

В машине по пути домой пишет до циферки запомнившемуся номеру: "Спасибо".

И снова стирает - медленно, снежной глазурью с затуманенного окна, - буквы, циферки, воспоминания.