Если бы снимал кино - вот этот кадр был бы первым. Суетливая панорама вокзала, камера с крыши мгновенно выхватывает один из подъездов, летит к козырьку, и в кадр попадают крупные капли - конце-декабрьской грязной московской оттепели. Звук, непременно звук - отдаленный скрежет вагонов, голоса, сливающиеся в одну бесконечную низкую ноту, грозовое грохотание, и капли, капли, кап-ли...

"Чиж" раскупается за месяц, поэтому он вчерашним днем успел купить только купе, и сейчас же на входе в темное пространство жестяного неуютного пристанища пожалел, что не скупил все места и пожелал себе ехать одному, никого не видя. Поработать, может быть, подремать два часа уже под конец или не спать вовсе, а смотреть в окно - на оранжевые быстро мажущие по окнам фонари, вкладывая в голову новые необходимые мысли. Вот так пожелал, пока открывал дверь - в моменте преломления света на бутылке с водой на столике.

Рождество же, ну.

За стенкой шевелились соседи, проводница успела заглянуть в поисках провожающих, он попросил чаю - ему особенно не хотелось, но вот удовольствие - сидеть, дребезжать, отслеживая каждую терпкую каплю крепкого несладкого чая, под схемы, быстро щелкающие в голове - как можно отказаться?

Когда чей-то неуверенный голос спросил в коридоре- А 19ое здесь? У меня девятнадцатое, - и он поморщился как от зубной боли, потому что девятнадцатое прямо под ним, значит придется уступать, ну какого черта в самую последнюю минуту, поезд тронулся, дверь отодвинулась, -- он вздрогнул, хотел ответить сразу на тихое 'добрый вечер', но почему-то слова родились позже на пару секунд и совсем не те, с трудом пройдя от гортани вверх: здравствуйте.

***

Подбирал бы по параметрам, сказал: мое, мое, мое. Цвет, размер, форма. Но оно неправильно как-то потенциального партнера собирать как пазл, хотя и хочется иногда, особенно с голодухи. Рост невысокий, фигурку худенькую, кожа, волосы, глаза - светлые, да, я понимаю, что получится мейсеновская статуэтка, что теперь, планку снизить? Собираешь, детальки в сознании, подгоняешь одну под другую - а в жизни всё равно оказывается не так, и пытаешься заставить себя, если не везет в чем-то, - радоваться тому, что есть. Пока однажды не случается чудо.

Она-то не чудо ни капли, конечно. Её те, кто в знакомствах сидит, от мала до велика знают. Тронь, обожжет, оторва. Ему вообще не ответила, но не очень-то хотелось тогда - аватарка дурацкая, анкета заумная. Не то, что он. Все конкретизированно и вежливо, и фотография нормальная. Кому надо - клевали. На нее, впрочем, натыкался постоянно, проглядывая анкеты, благо висела в самом топе, но не писал заново, зачем, у нее в личке бегающих с горящими глазами в активном поиске хватало.

А неделю назад она фотографию максимально похожую на оригинал поставила - только оригинал печальнее и естественнее. Узнал-то по глазам - вскинула, поздоровавшись, и снова опустила. Сняла обувь, как-то разом по-беличьи вспрыгнула на полку, ощерилась иголками по-ежиному - маленьким боязливым зверьком, зарывшись прямо в джинсах под одеяло и в планшет.

Он вздрогнул, сразу уловив, как она под одеялом расстегивает молнию на джинсах, хотел было обратиться по нику - по имени же не представились друг другу, смысл, попутчики - но не решился:

- Я сейчас выйду, не волнуйтесь.

И уже в коридоре вздохнул, что не курит, можно было бы превратить этот марафон стыдливости в путешествие до тамбура и обратно, в дребезжащем холоде сминая бело-синюю сигарету. Потом дойти до вагона-ресторана, там выпить очередной чай, потом зайти в туалет - в общем, растянуть время насколько можно, чтобы по возвращении увидеть лишь край макушки, посмотреть на него полсекунды, снова вздохнуть, уснуть самому.

- А чего я, собственно, жду, - подумалось вдруг. Пытаюсь сделать хорошую мину при полном отсутствии игры, а игры хочется, ой как хочется. Просто, в чем дело, я не люблю знакомиться "на улице", вживую. По молодости проверял, конечно, несколько раз - и велись девицы, а в клубах, или через знакомство с подружкой клеились сами, в нужной кондиции спрашивая прямо : хочешь? Иногда хотел. И как было потом не стыдно, а... Просто стоять, стоять и стоять бы под душем, смывая с себя даже намек на их запах, и выйти на стук захлопнутой двери.

Дверь отодвинулась тяжело, вагон качало. Она вышла уже в розовых мягких обтягивающих штанишках, свитере, закрывающем бедра, и прошла мимо, так ничего ему не сказав, словно его действительно не существовало - только теперь в реальности.

Тут его накрыла такая злоба - как бритвой по горлу полоснули, рану раздвинули и влили жидкий металл, заставляя корчиться от этой боли, - что он решительно вошел, закрыл за собой дверь, и наклонился к ее саквояжу ( фу-ты ну-ты и куда ты с таким двинулась, к кому, главное?), в боковом кармане которого - краем глаза заметил - лежали бумаги. И паспорт.

Он паспорт вынул, подержал в руке, подумал: зачем? Я узнаю ее имя, в принципе пробить ее можно и по нику, подключу айтишников, найду в соцсетях, а дальше что? Допустим, докажу, что она не врет в блоге о своей жизни, или наоборот - врет.

Что это даст мне? Мне перестанет быть больно? Чего я хочу - игры или ее принадлежности в реальности, того, чего ни у кого не было практически... ? Что мне нужно?

Он не раскрыл страницы, аккуратно положил паспорт откуда взял, поправил ее сбившееся одеяло и с легким щелчком отодвинул задвижку.

Через две минуты она, войдя, увидела уже его отвернувшегося, с плотно закрытыми веками, под которыми нельзя было увидеть ни картинок, ни смыслов на них.

***

- Играем в доброго Санту?
Он оглаживал ее теплую кашемировую спину - сидела у него на коленях, болтая ножками, и так увлекся, что вопроса не понял.
- Мм?
- Мне надо... Переодеться.

"Где-то я это уже слышал", - подумал, и нехотя отпустил с сумкой в ванную. Она заперлась, включила воду, возилась, время неумолимо шло, а когда вышла, стала собой, то, от чего он отвык почти за стеной ее глупого некачественного кокетства, неуклюжести, пугающей его взрослости.

И собой она была - подростком. Белая маечка, обрисовавшая выразительную грудь, белые трусики, высокие черные школьные гольфы.

- Мило, - улыбнулся, похлопал по покрывалу рядом, - иди сюда.

Во всех играх главное - пережить первые минуты, за которые убеждаешься, готов партнер тебя слышать или нет. Если готов - готов ли он слышать ВСЕ?

- Повернись спиной и спусти трусики до колен.

Потянула медленно-медленно, ее потряхивало (как-то раз обмолвилась: я же, честно, в ТН-е не притворяюсь. Мне стыдно, не могу смотреть в глаза, не могу раздеваться. В сексуальной части никакого смущения, но для девочек-подростков поцелуй - событие, а уж раздеться перед взрослым привлекательным мужчиной ...) .

- Теперь наклонись вперед и обхвати ладонями щиколотки.
- Нет, - с отчаянием.
- Мы оба знаем, что я могу заставить. Давай.

Помотала головой, руками обняла себя. Нет.

Он мягко нажал ей на лопатки, руки лишь слегка потянул вниз, и она подчинилась со всхлипом, застыв в этой позе, обреченной жертвой.

У него, впрочем, никаких особых хищнических мотивов не было.
А имбирь даже не жестоко. Даже если его ввести и поставить потом коленями на горох.

Он что-то спрашивал, она смотрела в сторону, полуопустив глаза, отвечала, краснела, и он не выдержал, пожалел, отшлепал, подняв с колен, мягко, почти нежно, как почти никогда ей не доставалось - только не в порке было дело. У него ведь тоже, не будем обманывать, случалось, в голове расстилался багровый туман, в котором хотелось делать исключительно больно, исключительно очень больно, до крови, ломая любое ее сопротивление, как использованный прут через колено. Но нет, не в порке дело. Боль на вкус не сладка - она безвкусна, как вода, а без воды никто не способен выжить.

В тот раз он пил ее стыд и страх, медленно, густой сиропной водой, упивался, понимая, что в стакане есть вторая трубочка, и она пьет вместе с ним, наслаждаясь, а лимонад не заканчивается, - вечный источник счастья.

Потом было все, как всегда, влажно, горячо, бесстыдно, правильно, и в ритме движений явилась внезапная мысль: нет, все-таки надо спросить, надо...

Что спросить?

***

Он вскинул голову от подушки. Светлеющее небо дышало морозом в незакрытое окно. Поезд стучал колесами, соседняя постель была застелена. И пуста, словно призрак ночевал

- Как смешно, - подумалось, - мы спали друг от друга на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии настоящей постели, и эта близость прошла мимо меня, как смешно, Боже.

Начал собираться, увидел вдруг, что тяжелый чайный подстаканник стоит на квадрате бумаге, хотя ставил он его на стол, стакан был вечером полон.

А теперь пустой, до дна.
Медленно-медленно потянул на себя бумажный квадрат, развернул его и не смог удержаться от улыбки - хоть пересохшие губы неприятно заныли в трещинках:

"- Дорогой А, - ужасным детским почерком, - спасибо за Вашу невероятную деликатность. И за чай.
Я люблю кофе, как Вы знаете, но очень хотелось пить.
Времени чтобы себя обмануть не было, заснуть Вы смогли, и только любовь дала мне права поцеловать Вас наконец перед моей станцией. Счастливого Рождества!"

Он разорвал квадратик на мелкие кусочки, высыпал их в мусор, оделся, по приходу поезда легко сошел на перрон, и, пока ехала к нему присланная машина, смотрел на неожиданно голую, без реклам и объявлений, стену в зале ожидания, думая: а вот этот кадр был бы последним.

Голая стена, проступающие на раме окна капли, пустой стакан, саундтрек все того же вокзального суетливого шума, тающий сквозь шум голос: and a happy new year, sir.