"Брюнеты лучше: от брюнетов хочется иметь детей; от блондинов - вот ирония - сборники прозы."
Мне было 11, и я умирала каждый раз, когда он шел по школьному коридору.
Школа наша была отстроена в 30х - огромные окна, колонны и портики, в актовом зале балкончики.
Я скрывалась в ложе бокового балкончика, на цыпочках выглядывала из-за фанерных ящиков. Пахло пылью, клеем, стружками. На сцене шли репетиции и спектакли - театральная школьная студия готовилась к всероссийским конкурсам.

А. играл кота.

Взяв что-то от булгаковского Бегемота, что-то от негодяя из "Голубого щенка" - он довел ироничный свой прищур, движения гибкого, стройного юношески-сильного тела, голос - филигранно меняющий тембр - до совершенства.

А.- вензелями писала я в тетрадочке стихов. Ледяные глаза, золотые волосы, длинные пальцы менестреля.
По всем человеческим законам подлости А. был влюблен в мою подругу. Провожал до дома, неся рюкзачок, напрашивался встретиться вне школы, играл на гитаре на переменах. Мы даже все вчетвером (опять же, по закону подлости, сводный брат А. был влюблен в меня) поехали на пикник летом. Я сидела на песке, смотрела как закатное солнце золотит его макушку. Не разобрать, что было ярче - солнце или нимб?

И думала, как хочу научиться писать. Чтобы вот вышла книжка, по ней фильм, в фильме бы снялся А.
Игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце. Видишь, сказала бы я...
Он сам должен догадаться!

Через год, перейдя в другую школу, я придумала такую штуку: писала смс подруге от лица А., А. - от лица подруги. Организовала свидание.

Приехала к ней, помогла собраться, накраситься, - и волочила ноги обратно домой. Все трогала почему-то мокрое лицо.
Придя домой решила :
Никогда. Никогда больше никаких светлоглазых блондинов.
И обещание свое сдержала, на целых 10 лет.

---

В момент той своей первой смерти я сидела и читала "Мольера" Булгакова на подоконнике. Шотландская клетка юбочки, темно-вишневый жакет. Злостно прогуливая географию, я притулилась на 4 этаже, надеясь побыть одной до урока.

Дверь кабинета напротив распахнулась, вышел А.

Я его ещё не разглядела - свет из окна бил в глаза, стекла звенели от ветра. Но сердце впервые в жизни заколотилось в горле, наверху, где сердцу было не место. Пальцы замёрзли. Лицо схватила судорога.

- Тебе надо слезть, - заговорщицки прошептал А. - он так и не перенес ногу через порог, только улыбался искренне, совсем не похоже на отредактированное кошачье, - а то поймают. Я тоже поймаю, видишь? - на его предплечье была повязка школьного дежурного.

Я испуганно спрыгнула на пол. И неделями оживала.

Бог мой, нет, нет на свете искренне любви раннего пубертата! Когда ничего не надо кроме радости осознания, что этот человек - есть.

Все они потом переженились, перевыходили замуж, сейчас я могла бы, спроси, ответить: ну да, ты симпатичный сильный мальчик, неглупый, хотя не умный. И котиков я люблю. Понятно же.

- Ты его любила, - заметила проницательная подруга, уже спустя годы, - ты сама!
- Нет, нет, ну что ты! Брюнеты мое все!

Брюнеты все-таки лучше: от брюнетов хочется иметь детей; от блондинов - вот ирония - сборники прозы. Ну или эффект маленькой смерти каждый раз в школьном коридоре.

---

Вот же он идёт, у смерти его глаза.
Рядом с подругой, в их подстроенное мной свидание, нарочно красиво жестикулируя. Напевая модную арию поставленным голосом, с поставленным позами.

За колоннами и портиками кажется Аполлоном.

"Я тебя поймаю."

Географию не знаю, не помню - но вот помню томик с Мольером в старой красной обложке. Капали на него слезы, звенели рамы, начиналась весна.

А. в весне вечные 14. И там он меня никогда не сможет поймать.