ЦЕЛУЯ СЛЁЗЫ

По ту сторону стола передо мной сидит молодая симпатичная женщина. На ней одето простое лёгкое платье, волосы убраны в хвост, а косметика отсутствует, потому что неположено.

Она чуть пожжимает губы, а лицо её бледно, что, впрочем, неудивительно, учитывая обстоятельства.
Она очень взволнована и даже боится. Поэтому и нервно мнёт руки, а в прищуренных от слепящего света глазах живёт испуг, то и дело перерождающийся в страх. И пусть руки её скрыты столешницей, а глаз, не привыкших ещё к яркому свету, направленной в лицо лампы, почти не видно. Мне ведь вовсе необязательно видеть, чтоб знать, что так оно и есть.

Между нами только широкий стол и расстояние не более метра. Но если я могу рассмотреть в мельчайших подробностях и выбившуюся прядку волос над прозрачным ухом, и едва заметную родинку на шее, то она лишена такой возможности.

Яркая лампа бьёт ей прямо в лицо острым горячим светом и не оставляет ей шансов видеть в сидящем напротив более, чем склонившийся над папкой силует и кисти рук в манжетах рукавов фиолетовой рубахи, попадающие в освещённое лампой пространство.

Папка с её личным делом выдвинута вперёд более, чем необходимо, но это лишь уловка с целью усиления гнетущего эффекта.

Пауза, сеющая неопределённость, выдержана и я прерываю молчание.

-Представтесь, пожалуйста.
Она заметно оживилась и охотно назвала свою фамилию-имя-отчество и год рождения.

Я открываю папку и начинаю листать её, временами задерживаясь чуть дольше на некоторых материалах. Это, в принципе, ни к чему - я досконально изучил её личное дело, но мне необходимо занять руки, потому что я тоже волнуюсь, хоть она и не подозревает об этом.

Несколько формальных вопросов о месте жительства, роде деятельности и тому подобной неинтересной ерунде и я, весь, внутренне дрожа, перехожу к сути.

-Итак. Вы признаёте себя виновной?

Мандраж мой усиливается и сердце начинает колотить по рёбрам. Интересно, кто сейчас больше переживает - я или она? От её ответов зависит так много... И я очень не хочу ошибиться, выгибая свою линию.

-Я повторюсь. Вы признаёте вину?

Слишком долгая пауза.Она должна отвечать быстрее и никоим образом не догадаться о том, что творится у меня внутри. Нельзя давать ей времени на раздумья. Вопрос - ответ.Вопрос - ответ. И никак иначе.

-Нет. Я ничего такого не сделала и вообще не понимаю в чём меня обвиняют.
Голос приятный, чуть с хрипотцой, но последние слова сказанны слишком нагло. Пожалуй даже с вызовом.
Что ж - вызов принят, и тем лучше. Сам факт вызова и перспектива борьбы меня успокаивают. Куда как интереснее скрестить шпаги и победить, взяв в плен, чем подбирать несопротивляющийся полутруп.

Я принимаю её игру и от этого мандраж уходит и голос мой - само спокойствие.

-Вы обвиняетесь в развратных действиях в отношении себя, совершённых неоднократно, и в систематических грязных мыслях, отягчённых иными действиями сексуального характера. Вам понятна суть предъявленного обвинения?

- Суть понятна, но я не понимаю кому какое дело до моих мыслей. И с чего вы вообще взяли, что эти мысли и действия вообще были?
-Запирательство бесполезно, - завожу я монотонную пластинку, - в деле собраны исчерпывающие материалы. Сайты, группы, контакты, переписки, фото и видео наблюдение. Или ты думаешь, что если рядом никого не было, то никто ничего не видел? Я за вами наблюдаю давно и, возможно, знаю даже то, чего ты сама о себе не знаешь.

-Но какое вам дело...
-А такое, что ты вела себя порой неподобающе. Очень неподобающе. Скажу откровенно - как дрянь вела. А так нельзя...
-Что нельзя? Вы о чём?

Говорю громко, очень громко. И твёрдо. Но не кричу.

-О том, что ты позволяла делать с собой ТАКИЕ вещи не тем людям. Чужим людям, не твоим. Мало того, что позволяла, ты ещё и просила об этом.

Ты раздавала, то что не продаётся, и раздавала за копейки. Ты отдала свою Венеру Милосскую питекантропам и они отрубили ей руки. А ты помнишь, какие у неё были руки? А ты знаешь, что за эти руки её хотели держать и вести?

-Ты, - рукав фиолетовой рубахи ткнул в неё искривлённым в гневе указательным пальцем. Я начинал заводиться от её непонимания того, что чистосердечное признание облегчит её участь.

-Ты норовила разрисовать чёрным маркером свою цветную картину, которую творила отнюдь не своими руками.

Голос мой корёжится праведным возмущением и слова вылетают одиночными выстрелами из крупнокалиберной винтовки.

-Ты пускала в свой дом проходимцев, жила с ними, и призраки их до сих пор шаркают ногами по твоему чердаку. А всё почему? А? А потому что ты думаешь, что что-то могло быть, зная в душе, что все они - пыль. Но ты носишь эту пыль с собой и даже любуешься ею.

Мой внутренний мотор завёлся оживлённой жестикуляцией и теперь перед ней мелькал сурдоперевод словесного артобстрела.

-Ты! Ты творишь себе кумиров, возбуждая себя пальцами, и корчишься в оргазме, которым плюёт в тебя собирательный образ.

Я перевёл дыхание, откинулся и закурил, чиркнув спичкой. Потом неспеша стряхнул огонь со спички, нарочно давая пламени возможность погореть подольше.

Пусть увидит меня мельком, при свете спички. Это очередной ход на пути к цели.

-Ты, - я выпустил дым в её сторону и заговорил спокойно, - вышла на скользскую дорогу вечного поиска, зная, что весь этот калейдоскоп лиц и рож только откусывает куски от твоей небезразмерной сущности.

Ты мечешься в поисках твёрдой руки и сильного плеча, но пламя, к которому ты летишь, только лишь обжигает твои крылья.
Ты уже запуталась между душой и телом, между любовью и сексом, между лицом и маской, между служением и прислуживанием.
Тебе нужно остановить эту карусель. И я могу это сделать. Но ты упорно не хочешь признавать свою вину. Ведь так?

-Да какое вам дело вообще? Это моя жизнь! Моя!
Кричит. Кричит это хорошо. Семена упали в почву.
-Я с этим живу и никому нет дела!Никому не должно быть дела! И вам! Вам вообще какое дело, чего вы лезете...

В глазах её забрезжили слёзы, но сердце оставалось закрытым.
Что ж... У нас есть и другие методы помимо увещеваний...

Я бросил окурок и встал. Обошёл стол и вплотную приблизился к ней.
-Встать, - команды должны быть негромкими и бесцветными. Так они лучше доходят.
Она поднялась, отодвигая попутно ногами стул. На лице было явное ожидание чего-то... Чего-то такого не очень...
И она не ошиблась.

Пощёчина.
Глаза её округлились, рот приоткрылся неожиданностью, а рука инстинктивно потянулась к ужаленной щеке.

Вторая. Звонкая и смачная. Такая как надо.

Третья. Она пятится и что-то бормочет, но я уже не слышу. В голове моей сиреневый дым, а лицо превращается в оскал. Я хочу её съесть.

Четвёртая. Я не бью сильно, ведь я наношу их не с целью причинить боль, нет. Я хочу, чтоб она треснула и раскрылась. Но замОк пока не поддаётся.

Пятая, шестая, седьмая. Да это настоящий сейф! Но тем больше я хочу его открыть. И тем больше я хочу. Просто хочу...

-Ну хватит, хватит!
Это сложно назвать просьбой, это скорее скрип ветки, которая вот-вот треснет.

Хватит? Ппожалуй, да. Пощёчин больше не будет. Но и сдерживаться я больше не намерен. Моя внутренняя клетка распахнулась настеж.

Ситец треснул легко и платье разошлось надвое до самого живота, выбросив наружу белую нервную грудь.

Секунду смотрю на открывшееся испуганное тело, и подсознание командует - "Фас!"

Кто я теперь? Волк или гиена, терзающие добычу?
Я не думаю об этом, потому что хищник уже прыгнул и какая разница какой он породы...

Руки мои - горячие ненасытные удавы. Они заползают всюду и прижимают её так, словно хотят вдавить её целиком мне под рёбра.
Я не целую её.
Я обгладываю её кожу, я насыщаюсь её запахом и лакаю соленоватые капли с дрожащего тела.

Затем атака. Ракетный удар. Танковые клинья.
Блицкриг.

И до конца. До победного. До безоговорочной капитуляции...

А потом... Потом я целовал её слёзы...
Она сидит под светом лампы, тихонько всхлипывает, пытаясь втянуть непослушные слёзы и иногда смахивает их кулачком со щёк.
Лицо её сейчас сложно назвать красивым, но чем больше я смотрю на неё, тем быстрее наполняется внутри мой резервуар с нежностью.

Она говорит, и говорит много, а я записываю небрежно и иногда уточняю подробности.

То что она говорит это даже не признание, это полноценная явка с повинной. Но мне это и неинтересно, и неважно. Не признаний её я хотел, а открытого сердца. И мне плевать, что там, где и с кем у неё было...

Она выкладывает передо мной своё содержимое и ей, видимо, становится легче, хоть она и переживает о том, чтоб её правильно поняли.

Я же спокоен. Я не переживаю ни капли. Я знаю, что всё пойму правильно. Даже лучше, чем она сама. Но это к ней придёт позже.

Ставлю точку и протягиваю ей исписанный лист бумаги.
-Распишитесь там где галочка.

Она, не читая, ставит подпись и возвращает мне.

-Скажите, - в её голосе бьётся надежда и обречённость, - скажите честно - меня посадят?

Глаза что есть сил смотрят на меня, хотя лампа не даёт шансов. Но глаза хотят рассмотреть что-то важное и просят - не обмани, не дари пустых надежд... Глаза просят и ожидают суровой правды. Такой, к которой она привыкла.

-Конечно посадят. Обязательно и неприменно посадят. И не только посадят. А ещё - уложат, обогреют, убаюкают, укроют и завтрак в постель принесут. И массаж сделают. И на руках носить будут. Но сначала...

Я открыл ящик стола, достал папку и бросил перед ней на стол. Подал чистые листы бумаги и ручку. Затем передвинул лампу на её сторону стола и направил в лицо уже себе.

Яркий свет заставлял дико щуриться и был невыносим.

Но что поделать?

Она молчала и прекратить тишину пришлось снова мне.

- Ну вот. Теперь твоя очередь.