ЧЁРНО-БЕЛОЕ КИНО.
ФИЛЬМ ПЕРВЫЙ, ЧЁРНЫЙ. ЗВЕЗДА И КАМЕНЬ.
Бес взял со столика, невесть откуда, появившийся там пульт, нажал на кнопку и невнятная рябь на широком экране синематографа сменилась быстро мелькающими титрами.

Что это за бес и почему я сижу с ним в кинотеатре, я расскажу Вам в другой раз. Не в следующий, а в другой...

А пока... А пока передо мной на экране чёрно-белой картинкой плыла плоская, как стол, выжженная солнцем равнина. Там не было воды. Там не было ни облаков, ни ветра.

Только многотонный зной, кующий ослепительным молотом сухой воздух в орудие пытки.

Вдалеке, на горизонте, показалось облако пыли и камера оператора метнулась на встречу нарушителям палящей тоски и недвижимости. Это шли люди, или скорее то, что от них осталось. Коричнево-серые от солнца и пыли, босые и в лохмотьях, с оплавленными жаждой провалами ртов. С мечтой о смерти в безумных глазах...

Я понял, что знаю их, хотя и никогда не видел прежде, и тем более не помню их имён. А может быть, я просто успел их забыть? Ведь это было так давно...

Это было давно. Так давно, что я даже не помню когда. Да и было ли вообще?
Её звали Астра, что значит "Звезда". Она и сияла подобно звезде. Так было всегда и у неё было всё. Красота, молодость, служанки, наряды и возможность исполнять любые свои желания. А что ещё нужно молодой девушке? Но она мечтала о драгоценных камнях. Сапфиры, рубины, алмазы... Когда она брала в руки эти гранённые ценности, то её глаза начинали играть ярче солнца на гранях алмазов, в глазах мерцали рубиновые россыпи, а румянец на лице горел ярче тысячи звёзд южной ночи.

И тогда её имя становилось не просто именем. Это было внутреннее ощущение каждой своей клеточки, это была её суть - блистающая непостижимая звезда. Единственная на всём небе, которая светит даже днём.

Не зря же мудрый отец нарёк её Астрой.
А глаза у неё были изумрудными. От природы.

Она была капризна и любопытна, порой даже через чур, как для правоверной мусульманки из почтенной семьи. Но, учитывая тот факт, что она являлась единственной дочерью могущественного Хана, капризы её сполна покрывались всевозможными потачками, а любопытству открывались двери, недоступные порой даже особо доверенным визирям.

Она ходила с Ханом на кораблях вверх по Ра в далёкую северную страну за мехами белых зверей, и далеко на юг в шумный Дербент и пышную Персию. Она слушала о чём спорят на переговорах государственной важности иноземные цари и вельможи, но это было так скучно, что она заснула в потайной комнате для шпионов. Вместе с Ханом спускалась она в казну и ходила босиком по золоту, а в тайне от него проникла в гарем и даже умудрилась подсмотреть, чем Хан занимался с любимыми жёнами.

Она разговаривала с колдунами, играла в нарды со звездочётами, училась ездить верхом и гадать по внутренностям животных.

А ещё она была очень красива и Хан всеми силами скрывал эту красоту от посторонних глаз (а посторонними были все глаза, кроме Ханских).

Красота её была такова, что в неё умудрился влюбиться без памяти даже старый евнух из Ханского гарема, которому она неосмотрительно явила свой лик.

Хан её отругал, а евнуха лишил языка и пальцев, чтоб тот не мог не только рассказать, но и написать об увиденном. Стоит ли говорить о том, что сей факт словно плетью подстегнул молву и слухи, которые опрометью разнеслись по всему мусульманскому миру.

Ей было безумно интересно всё новое и необычное. Поэтому, когда у Хана появился раб, умеющий превращать камни в цветы и птиц, то она неприменно захотела увидеть и его, и сам процесс. Хан легко согласился с этой её просьбой, молча кивнув головой, и жестом приказав начальнику дворцовой охраны организовать это дело. Он не мог предполагать каких-либо последствий своего согласия, эта просьба дочери была вполне себе безобидной. Да и какие могли быть последствия от ничтожного раба?

Тем более, что три года назад этот раб по приказу Хана был ослеплён и не мог уже видеть ни блеска небесных звёзд, ни того как сияет Ханская дочь по имени Астра.

Палач выжег ему глаза раскалёнными углями за попытку сбежать.

*

Его звали Тош, что значит "Камень".
Он и был похож на камень и у него не было ничего, кроме камня.
Но так было не всегда.

Когда-то у него было другое имя, но это было так давно, что он уже и не помнил когда.
Когда-то у него была семья и дом, и бескрайний простор из леса, полей и неба. Но это было очень давно, в другой жизни.
Теперь же у него был соломенный тюфяк, кружка и охраняемый стражей сарай, набитый такими же невольниками, как и он сам. А ещё у него была вечная тьма слепого.

Он мечтал о звёздах, потому что когда-то очень любил лежать ночью в высокой траве и смотреть, фантазируя, в усыпанное алмазами ночное небо. Но всё менялось со временем. Тьма, в которой раньше были только красно-жёлтые пятна, всё больше наполнялась бесцветными образами.-картинками из звуков, запахов и тактильных ощущений. Касаясь чего-либо пальцами, он словно зажжённой свечой, выхватывал из темноты фрагменты предмета, и, как и вы, чтобы рассмотреть что-то большое или увидеть подробности скрытого во тьме, водите свечой из стороны в сторону, чтобы видеть больше, или подносите её ближе к предмету, чтобы получше его рассмотреть, но охватить вещь в целом можете только мысленно; так и он, гуляя пальцами, задерживая их там, где хотелось бы приглядеться, мог только в сознании своём воссоздать чёрно-белые образы предметов, которые его окружали.

Теперь, спустя три года, он вполне привык к своему новому зрению и мог работать даже лучше, чем раньше.
Тьма отступала, сдавалась и, пусть и не без труда, но отходила. Но отходя, темнота забирала и уводила всё дальше и дальше, в чёрную бесконечность, его мечту. Мечту о звёздах. Мечта эта становилась всё более несбыточной и грустной, потому что звёзды не имели ни вкуса, ни запаха. Звёзды не ходили, не разговаривали, не дышали и не шелестели одеждой, чтобы их можно было услышать.

А уж о том, чтобы (о мечты, мечты) прикоснуться к звёздам и речи быть не могло. Слишком коротки были его руки, чтобы дотянуться к ним через расстояние длиной в бездну.

Камень бывает разный. Есть камень твёрдый и мягкий, холодный и тёплый, бывают камни податливые и добрые, с которыми легко найти общий языки уговорить принять ту или иную форму. А бывают, которые огрызаются и дерутся, норовя ударить осколком в глаз. Такие камни готовы треснуть и расколоться, лишь бы не сдаться и остаться тем, что они есть. Они ловят любые ваши оплошности. Один неточный удар молотка, чуть затупившееся зубило, и камень ехидно улыбнётся вам глубокой трещиной, или вовсе расколется на части, говоря твёрдое каменное "нет" труду, на который ушли недели, а то и месяцы.

Понимать камни научил его отец. Разговаривать с камнем он учился вместе с ним, а о том, как внушить камню, то что нужно мастеру, он постигал уже сам, будучи пленником и именно благодаря этому. Далеко и давно, на воле и в родном краю, у него бы не было времени на то, чтобы по настоящему полюбить камень и вникать в его твёрдую шершавую душу. Далеко и давно, на воле, у него были более интересные и нужные человеку вещи, чем камень, которые можно и нужно понимать и любить...

Родители, суженная, река, дом и весь огромный лес со своими обитателями, среди которых у него были и свои хитрые белки, свой шумный сохатый лось и даже своя волчица Лака, которую он когда-то подобрал раненым щенком, выходил и хотел сделать домашней, но она всё равно ушла в лес.

И конечно же у него было небо. Своё и одно на всех-всех-всех на свете, в том числе и для белок, и для лося и для волчицы Лаки. Такое разное и такое неизменное, безбрежное и бездонное голубое небо, раскинувшее свои широкие крылья над огромный миром.

А потом пришли Они.Другие. Не такие как он.
Они убили его родителей, увели куда-то его суженную, сожгли его дом и, оторвав его от леса и реки, увели далеко-далеко на юг вместе с тысячами таких же несчастных. Примерно половине из них повезло и они погибли в пути, а остальные стали вечными рабами великого Хана, существами гораздо ниже собак или скота на социальной лестнице.

У него же остались только небо и звёзды и однажды, решив, что терять ему нечего, он рискнул бежать вместе с тремя такими же отчаянными.

Их, конечно же, поймали.
Друзей его до смерти засекли кнутом, а ему, как ценному мастеру, повелением Хана сохранили жизнь. Но зато отняли у него последнее, что оставалось из той, прошлой, жизни, когда он ещё был человеком. Небо и звёзды.

Как можно отнять небо и звёзды?- спросите вы.
Да очень просто, скажу я вам, - раскалёнными углями, приложенными к мечущимся от ужаса серо-голубым глазам.
Так он потерял последнее, что у него было - То Что Нельзя Потерять. Мечту.

*

Женщины...
Зачем они здесь? Шелестят дорогими одеждами, ходят легко и осторожно, почти касаясь земли. Голос понижен до шепота, но он отлично слышит, что голос это сытый и незапуганный. Он слышит смех, именно смех, а не насмешку. Как давно он не слышал смех, вот такой, настоящий и чистый, как вода в ручье. Так не смеются пленницы, так смеются обычные женщины, молодые и тем счастливые. Но зачем они здесь? Пришли посмотреть на него? Но что там интересного - грязное, обезображенное существо. Впрочем, существо это умеет делать то, чего не дано другим - разговаривать с камнем.

Что ж. Пусть смотрят, с него не убудет. Так даже интереснее - хоть какое-то разнообразие и повод о том, что бывают женщины.
И какие они бывают.
И как с ними бывает...
Пусть приходят, пусть смотрят, пусть шепчутся и смеются, пусть шелестят дорогими одеждами.

И ещё - пусть они пахнут.О, Духи Небесные, что это за запах! Его всё мало, запахом этим хочется дышать, набивая под завязку лёгкие; и в то же время, одного глотка достаточно, чтобы разжечь нутро и мысли огнём, от которого нет спасения.

Так что пусть они пахнут. Пусть они обязательно пахнут...

*

И это он? Точнее - оно?
Кривое создание, прячущее своё уродливое обличье под спутанными грязно-соломенными волосами. Лохмотья, всё какое-то пыльное, избитое, поломанное... Этот уродец, должно быть, колдун, если из его рук выходит такая красота.

Руки. Руки эти - не его руки. Руки чужие, у них нет и не может быть ничего общего ни с этим лицом, ни с эти телом. Руки живут своей, отдельной жизнью. Ладони его - самостоятельный организм и каждый палец знает своё дело в совершенстве. Кисти его прекрасны, движения их грациозны, точны и уверены. Они одновременно и танцуют, и трудятся, и пророчествуют и творят в стихах и прозе. Лицо и тело его - речная коряга, ладони и пальцы - нечто среднее между порхающей бабочкой и юркой птицей-колибри. На эти руки, на их работу, как и на огонь и текущую воду, можно смотреть бесконечно долго и пока вы наблюдаете за ними, скука может спокойно свернуться клубочком и хорошенько выспаться в тени, - вам будет явно не до неё.

Невероятно - неделю назад перед ним стояла глыба мутного камня, а сегодня из этого куска холодного мрамора выросла, день за днём, голова журавля на тонкой шее и что-то подсказывает ей, что вскоре к голове прибавятся распростёртые крылья и тонкие длинные ноги-ходули, одна из которых будет чуть поджата. Это будет птица, застывшая, обращённая чародеем в камень за полмига до того, как оторваться от земли. Птица эта жива, добрый чародей не убил её, - прикоснись к ней и ты ощутишь, как быстро бьётся её маленькое птичье сердечко. Безобразный раб-волшебник обездвижил журавля, чтобы ты смогла получше рассмотреть, как прекрасна и совершенна эта птица именно в этот, устремлённый в голубую бездну неба, момент. А потом чародей щёлкнет своими волшебными пальцами и птица сорвётся в тот самый секретный прыжок между хождением и полётом.

*

Бывает так, что мысль, мелькнувшая молнией, становится навязчивой и заполняет голову, вытесняя все другие. Мысль эта со временем не уходит и не слабеет, как бы вы не старались её прогнать. Наоборот - она превращается сначала в желание, а затем и в потребность.

Так случилось и с ним.
Женщина из камня... Да, это то, что ему действительно нужно сделать.
Все эти каменные лилии, соколы, барсы и орнаменты были всего лишь тренировкой, подготовкой к действительно важной работе. Работе всей жизни. Той из-за которой ему и дано было пройти свой полный лишений путь.

Это будет прекрасная женщина из розового мрамора, настолько красивая, что Мать-природа ещё не научилась создавать подобное.
Он даже уже видел её - там, в своих чёрно-белых образах, привыкшего к слепоте сознания. Она одета в длинную тогу или балахин, под которым лишь угадываются очертания фигуры. Но и этих скупых и скрытых тканью линий молодого тела вполне достаточно, чтобы не понимать, а знать - оно совершенно. Отрыты только кисти рук, лицо и босые ступни.

Обязательно босые ступни.

Босиком она кажется беззащитной и слабой, но в то же время, глубоко внутри, хочется склонить к этим ногам свою голову.

Кисти рук её, пальцы - дитя зачатое самым низким вожделением и поднебесным благородством. Не нужно видеть ни лица, ни фигуры, чтобы влюбиться в одни эти пальцы, потерять голову и пропасть без следа в её ладонях. Одною рукой она прикрывает грудь, словно удивлена, испугана и надеется защититься нежной кистью. Вторая ладонь чуть ниже пояса и подана вперёд. Ладонь открыта и пальцы чуть раскинуты. Это жест - приглашение. Она словно говорит: " Давай же, сделай ЭТО. Ведь ты ТАК этого хочешь."

Сделать ЭТО? Но что? Ведь выбрать, между порывами задушить её в объятиях или пасть ниц в её босоногость, невозможно...

Лицо...

Тош заворочался и сел на своём тюфяке, откинув одеяло-тряпку. Своими слепыми глазами он мог рассмотреть всё - кончики ногтей и каждую складку одежды. Но лица не было. Он не видел его. Точнее видел, но образы эти были неуловимы, они выглядывали из-зи тонких берёз и, смеясь, пропадали в высокой траве. Они показывали на секунду лик прекраснейшей из женщин, но именно красота эта и не давала сосредоточиться на деталях и запомнить их, чтобы повторить.

К этому лицу нужно было коснуться руками, чтобы разглядеть и вырезать его нга скрижалях памяти. Он даже знал кого именно ему нужно коснуться.

Она приходила со всеми, но пахла иначе. И голос у неё был другой - такой, как у задуманной статуи.
Коснуться? Но как?
Ему, ничтожному рабу, не позволят сделать этого, даже думать смешно. А точнее - страшно.
А если сделать это наглым образом, то он не проживёт и часа.

Он грохнул себя кулаками по коленям, рыкнул в злобном бессилии и упал на тюфяк.

Ему снилась прекрасная розовая статуя, по которой ползали жирные зелёные мухи.

*

Астра не могла избавиться от этой назойливой мысли.
Она начала преследовать её после увиденного, как тот раб-каменщик гладил руками живого журавля перед работой.
Ещё раньше она задумала просить великого Хана, чтобы Тош (так звали того раба, как она узнала) вырезал из мрамора её...

Потому что она очень любила себя. Любила смотреться в зеркало и видеть себя на многочисленных картинах. Но разве могут полотна художника сравниться со скульптурой из камня? Полотно можно порвать, испортить, оно может сгореть. А камень вечен. И образ её будет вечен и молод. И она сама будет вечно молода и прекрасна.

А она очень этого хотела.. Больше всего на свете. Даже больше, чем драгоценные камни.

Когда она заснула, ей снился дождь из рубинов и изумрудов. Во сне она хотела позвать слуг, чтоб скорей собирали это богатство, но внезапно обнаружила, что лишилась дара речи.

А утром Астра проснулась с готовым решением.

*

Самая верная служанка её - Зухра, завлекла и отвлекла собой стража. Остальные стояли поодаль и смотрели, чтоб тот не вернулся внезапно. Астра пообещала вырвать им языки, глаза и уши, если те хоть слово взболтнут об увиденном. И была полна решимости осуществить угрозу, если те вздумают ослушаться.

Она смело и даже надменно подошла к рабу, но тот, опустив косматую грязную голову, продолжал увлечённо работать. Нет, Тош, конечно же и знал, что она стоит рядом, он слышал её дыхание и даже, казалось, стук сердца. Его лёгкие заполнил её запах, от которого хотелось кричать и кружилась голова. Но он был раб и понимал, что лучше молчать и оставаться словно неживым. Причуды и шутки господ легко могли закончиться визитом палача.

-Тош, - сказала она и голос этот вонзился в него ночными мечтаниями. Он вздрогнул, как от удара кнута, но не поднял головы, продолжая вырезать перья на крыле каменного журавля.

-Тош!- голос разбавился нетерпением и злостью, от чего казался ещё более сладким в его ушах. Она притопнула ножкой, ей казалось невозможным, чтобы раб смел игнорировать её - Астру, дочь великого Хана.

- Как ты смеешь, наглый раб!
Тош выпрямился. А что ещё ему оставалось делать?

- Как ты смеешь... не слышать меня! Я - Астра, дочь великого Хана, соизволила подойти к тебе, а ты вместо того, чтобы пасть ниц и благодарить Всевышнего за эти минуты, занимаешься какой-то паршивой птицей!

Тош должен был бы свалиться в пыль от этих слов и целовать землю, но голос её лишил его и дара речи, и способности шевелиться. Ибо что это был за голос!

Астра же не заметила, словно очередное это его неуважение, и продолжала, всё более исполняясь чувством собственного величия.

-Тебе придётся отложить своего журавля пока в сторону. Закончишь потом. Я хочу, чтобы ты сделал из камня меня. Тут есть подходящий кусок розового мрамора. Сделать это надо быстро и хорошо, ибо если мне не понравится... Ты же не хочешь ещё раз попасть к палачу? Отвечай!

- Нет, госпожа Астра, дочь великого Хана, не хочу, - прохрипел Тош.
- Начнёшь сегодня. Сейчас же. Что нужно тебе, раб, для этого?
-Я слеп, госпожа Астра, и могу увидеть вас только руками. Мне нужно коснуться вашего лица, но я не проживу после этого и часа. Великий Хан...

-Ничего не узнает! Сделай это. Я разрешаю. Я приказываю.
- Это нужно сделать не один раз. Не только сегодня.
-Так делай, глупый раб! И советую забыть, что у тебя есть дар речи, иначе я лишу его тебя своими руками. Ну же!

Тош поднялся с земли, отряхнул руки о грязные свои лохмотья, шагнул вперёд и его руки коснулись её лица.

А потом ему в ладони насыпали раскалённые угли и размазали по её лицу.

*

Лицо её горело, а сама она размякала и плавилась.
От этого в животе становилось жарко и Астра злилась.
О! Как она злилась!
Ей было неугодно всё и вся. Она отхлестала до крови по лицу свою любимицу Зухру и приказала евнуху высечь розгами ещё двух. Она била посуду китайского фарфора и рвала пуховые перины. А когда силы покидали, она падала на своё ложе, закрывала глаза и снова и снова возвращалась туда, к нему. К рабу по имени Тош, что значит "Камень". К его рукам.

Но это не руки, нет. И он не трогал её лица.
Это невозможно назвать прикосновениями. Это было колдовство. А Тош - колдун. Хитрый колдун, который притворяется рабом.
Только так можно объяснить, что руки его оставались руками, а сама она под их прикосновениями превращалась во что угодно.

Это были руки музыканта, а она была арфой.
Он задевал даже те её струны, о которых ей было неведомо. И звук её дыхания был неровной, срывающейся музыкой. Он мог сыграть на ней всё, что ему вздумается. И это ей нравилось.

И злило.

Это были руки гончара, а она была глиной, влажной и податливой. Он гладил её лоб, щипал щёки, мял и лепил её губы словно заново.
И губы эти тянулись к его рукам, и он мог придать им любую форму по своему желанию, а она, как глина на гончарном кругу, становилась всё более податливой и влажной.

И это её нравилось.
И злило. О, как же её это злило.

Это были руки землекопа, а она превратилась в почву.
Руки эти были наполнены грубой нежности, тяжёлые и твёрдые, как мотыги. Толстые обрубленные кривоватые ногти царапали веки, вскапывали рот и проникали глубже. И рот её поддавался им, хоть и с трудом и нехотя, как и почва землекопу.

Потому что почва знает, что землекоп хоть и груб и неотёсан, и врывается к ней без спроса в самое лоно, . но не причинит ей вреда. И почва отдаёт землекопу всё самое ценное, что прячет глубоко в себе и раскрывает ему путь к тайным сокровищам. Так и она готова была пустить его руки глубоко-глубоко в себя и лоно её спорило с сердцем за право раскрыться первым.

И это нравилось её с каждым днём всё сильней.
И злило. С той же прогрессией.

И каждый день руки его были другими. И она под ними была другой.
И каждый день она открывала в себе что-то новое.
И с каждым днём она всё больше боялась того, что он почувствует, что он, раб, может сделать с ней, Ханской дочерью по имени Астра.

И вот это рождало в ней уже не злость, но злобу.

Астра вскочила с ложа, сорвала со стены камчу и, терзаемая шайтановыми зубами, пошла в покои служанок.

*

Его руки горели.
Огонь этот поднимался по венам, бушевал пожаром в сердце и превращал сознание в адово пламя, среди сполохов которого танцевала ОНА.

Вот уже неделю она приходила к нему и каждый день инстинкт самосохранения всё тише и тише кричал, что это опасно и не может закончиться ничем. Сегодня мысль об опасности испарилась утренней росой с травы, едва его осветила та, чьё имя означало "Звезда".

Звёзды стали близки, он трогал их руками и душа его под грязным избитым телом наполнялась радостью от того, что получила новое знание. Знание же это заключалось в том, что настоящие звёзды находятся не в далёкой вышине, а тут, рядом, и Господь, услышав его молитвы, позволяет касаться самую прекрасную из них руками.

Тош высечет её лицо из камня и оно будет сиять и спустя тысячи лет. Потомки будут влюбляться в творение рук слепого скульптора и сетовать о том, что подобная красота приходит в мир лишь однажды.

Тош в мельчайших подробностях изучил этот венец творения Матери-Природы и Небесного Отца. Он дал своим рукам волю искать на нём хоть один изъян, но тщетно.

С каждым днём он становился всё смелее, а пальцы его бесцеремоннее. Теперь он мог вырубить из камня по отдельности её губы, нос и даже череп. Ему нравилось гладить своими мозолистыми сбитыми пальцами эту атласную кожу, шёлк волос и ощущать в ладонях её дыхание. Он любил мять её губы, они были похожи снаружи на дольки апельсина, с которых сняли ту самую тонкую плёночку, а внутри (да, он позволял себе и такое) были влажные и нежные, как что-то такое ещё не познаное, но инстинктивно вожделённое и неотвержимое.

Он уже знал, что и как нужно сделать, чтобы её дыхание так красиво и приятно сбивалось, а пульс на тоненькой шее начинал нестись вскач.

Что видела она там, под закрытыми веками, когда он едва касаясь водил по ним пальцем? Он не мог этого знать, да и не думал о том, а она всё время только молчала. Но губы её...

Губы её порой танцевали в беззвучном шепоте, подавались и раскрывались его ладоням и всё чаще тянулись за крепкими пальцами, касаясь их почти поцелуем.

Да, сама Астра, Ханская дочь, целовала ему, немытому невольнику, руки. И это не могло быть ни выдумкой, ни фантастикой. Этого вообще не могло быть. И может быть этого и не было вовсе? Потому что он был много лет, как слеп, а она стояла с закрытыми глазами и летала где-то в одной из только ей ведомых Вселенных.

И никто. НИКТО этого не видел. И даже если там и было что-то большее, то это всего лишь ваша выдумка, не более.
Потому что НИКТО НИЧЕГО НЕ ВИДЕЛ.

Кроме кружащих над их головами ангелов.

Но Ханская дочь, целующая ему, рабу, руки не вызывала в нём ни гордости, ни тщеславия, ни какого-то бы ни было ещё низменного чувства. Может быть потому, что эти чувства по отношению к хрупкой беззащитной девушке были ему чужды?

А может быть потому, что в эти моменты она была Астрой, но не Ханской дочерью, а маленькой-девочкой звёздочкой, свалившейся с высокого чистого неба в этот грязный мир, и кроме него её некому было защитить?

А ещё возможно и потому, что за эти семь дней он успел полюбить её той чистой, нерастраченной и нереализованной любовью, которая бывает только однажды? Любовью измученного безразличного всем калеки, которому вдруг дали почувствовать себя Человеком и Мастером...

Он не ощущал себя выше или сильнее её, нет. Ведь разве может Человек быть выше или сильнее, внезапно севшей ему на рукав, красавицы-бабочки?

Ему и в голову не приходило воспользоваться создавшейся ситуацией, нет. Ведь и цветы любы, когда они цветут, но цветы не используют это во благо себе, они просто зацветают когда приходит время, потому что не умеют по другому. Пусть им и болит, когда рвут.

Он не думал о неизбежных трагических последствиях, а просто работал, как заведённый, ваяя из мрамора лицо женщины, в которую влюбляется даже слепой.

Потому что теперь это была её просьба, а не приказ, как вначале. И он выполнял эту просьбу с неподвластным страху и сомнениям рвением.

Потому что с тех пор, как он попал сюда, на чужбину, его никто и никогда ни о чём не просил.

И это стоило того, чтобы шагать над пропастью.

*

Астра была не только образована и красива.
Она была ещё и далеко не дура и прекрасно понимала, что Тош не закончит статую до того, как об этом станет известно Хану. Кто и когда донесёт ему об этом значения не имело.

Времени было мало, а возможно, и не было вообще. Возможно, что в эти самые минуты, когда она засыпает на пуховой перине, Хану уже говорят ужасные вещи. Невозможные вещи. А возможно её Тош уже кричит под калёнными щипцами в каземате палача...

Эта мысль прогнала прочь её сон и она села. Решение, как всегда, пришло мгновенно и в готовом виде. Завтра, когда солнце не начнёт ещё клониться к закату, её Тош будет в безопасности.

Её Тош... С тех пор, как она стала про себя называть его так, злость её стала уходить водоворотом куда то под землю.

Её Тош... Её Камень...

Такой он... Мастер.
И ну и что, что раб?

В конце концов она - Ханская дочь и заставит всех считаться с этим. Даже самого Хана.

*

Утром во дворце было объявлено, что Астра, Ханская дочь, пожелали ехать в купальни на Камышовый остров. Это означала многочисленную прислугу, охрану, повозки с шатрами, едой и прочим добром и, конечно же, небольшую ладью в сопровождении нескольких вместительных лодок.

Астра не торопила никого и не спешила, как обычно. Обоз выехал только в полдень, когда от её верной Зухры прилетела весточка, что всё готово.

Тош был всего лишь раб, хотя и умелый. Таких тысячи у Хана, а Тош к тому же был слеп и прикован цепью. Старый страж не шибко-то и переживал, что тот пропадёт, а больше выглядывал милую его сердцу Зухру, которая тоже, судя по всему, была неравнодушна к его сединам.

Зухра приехала сегодня рано. Она забежала ненадолго, по пути, выполняя поручение Хозяйки что-то там где-то забрать. Потом она долго целовала его седые усы, много смеялась и угощала вкусным красным вином, от которого влюбчивый страж почти моментально уснул. Зухра волновалась не подвести Хозяйку и переборщила с зельем.

Потом слуги занесли два больших ящика, вышли, а когда Тош и неоконченная статуя благополучно были уложены внутрь, вошли по зову Зухры и повезли в порт к ладье дожидаться Ханскую дочь с эскортом.

*

Тоша хватились только поздно вечером, все привыкли, что он последний месяц трудится до поздна, а то и ночью. Чего удивляться - слепому свет не нужен, а за быструю работу Хан мог пожаловать серебряной монетой.

Пинками и побоями удалось растолкать стража, и тот, белый от ужаса, рассказал всё как есть и про себя, и про Зухру, и про Тоша и про секретную статую. После этого седая его голова покинула тело, а на Камышовый остров в ту же ночь прибыл главный визирь и дворцовая стража.

Конечно, ни Тоша, ни Зухры там не было, а Астра из своего шатра кричала всем убираться вон. Не было ещё двух слуг и визирь отправил гонца к Хану, потому что к его дочери имел право входить только один мужчина...

*

Никогда больше ни до, ни после этого Хан не поднимал руки на свою дочь. И эта оплеуха буквально сорвалась с его руки, потому что дерзость дочери перешла все мыслимые пределы.

*

Да, было больно, но плакала она от обиды. Никто и никогда не смел даже смотреть на неё, и тут родной отец бьёт её, как последнюю служанку - по лицу, ладонью. Это было так горько и унизительно, что через минуту она уже заходилась в слезах.

Она ощутила себя маленькой и беззащитной перед ним, она поняла, что значит больно и что это самое "больно" может исходить от этого человека. До этого она только видела боль со стороны или сама её причиняла. Например служанкам.

А тут её саму, как служанку... И кто? Отец...

Он много ей говорил, но она так и не поняла почему её эта шалость вызвала такой гнев. Почему таскать главного визиря за усы можно, а забрать себе раба, который делает её статую. - нельзя. От обиды и непонимания она снова зарыдала, а потом, всхлипывая, вывалила отцу и Хану все свои похождения без купюр и утаек, категорически отказываясь говорить только одно - где сейчас скрываются Тош, Зухра и та самая статуя.

*

- Ты, дочь Хана, хочешь покрыть несмываемым позором себя, своего отца, нашу религию и традиции? Неблагодарная! Таков твой ответ на отцовскую любовь и заботу? На что ты хочешь променять честь нашей семьи и доброе имя? На презренного раба? Такова цена твоей чести? Так ты ценишь своего отца?

Она сидела перед ним, опустив голову, а Хан всё говорил, говорил, говорил. Хан не зря слыл мудрым, хитрым и щедрым на посулы в беседе. И с каждой фразой крепость её решимости всё больше трещала по швам...

-Ты представляешь себе, как и чем обрастут слухи о твоём безрассудстве? Ты представляешь, как будут болеть сердца у наших друзей и как возрадуются низкие души наших врагов? Будь жива твоя мать - она бы прокляла тебя. Будь у тебя братья, они бы лишились рассудка. И сейчас ты рискуешь остаться отверженной, а я без достойного наследника, если молва о том, что случилось вырвется наружу. Уже сейчас её тяжело сдержать, но вполне возможно, если ты пойдёшь навстречу. Умоляю тебя, Астра. Я - великий Хан, умоляю тебя, ты слышишь? Умоляю - скажи, где они прячутся. Не убивай своего отца раньше времени. Давай смоем этот позор, пока это ещё возможно.

Она уже не мотала безостановочно головой, а просто сидела, не поднимая глаз. Это был верный признак и Хан не стал упускать его. Времени было мало. Кто знает, где сейчас эти беглецы? Может уже за тысячу вёрст...

-Их всё равно найдут, Астра. Они не могли уйти далеко и мои люди перероют все острова в устье Ра. Им обещана огромная, небывалая награда и от них не ускользнёт даже мышь. У них нет шансов. Но если ты скажешь мне это сейчас, то сохранишь им жизнь. Подумай об этом. Если ты хочешь им помочь, то помоги хотя бы остаться в живых.

Это была козырная карта. Астра подняла голову и смотрела теперь в глаза отцу. Вряд ли она хотела там что-либо увидеть, она знала, что Хан не обманет. Она смотрела ему в глаза и думала о том, какой у неё прекрасный и понимающий отец... И как она, дура такая, могла что-то от него скрывать...

Кроме того придуманный ею план не был продуман на перспективу и не сегодня-завтра у беглецов должна была закончиться провизия.

-Ну и кроме того, - Хан решил заканчивать утомительный разговор и зашёл с тузов. Кроме того, если моя заблудшая дочь будет благоразумна и вернёт мне доверие к ней, то... То я, пожалуй, захочу сделать ей подарок. Достойный подарок...

Хан знал, как она любит его подарки и пущенная стрела попала в цель. А она знала, что Хан не станет ей дарить какую-нибудь тряпку и подарок этот будет бесценным. Глаза её вспухнули тысячами самоцветов, тревога и сомнения растворились вчерашним дымом и мысли её запрыгали падкой до блеска сорокой вокруг предположений о том, чем порадует её Хан.

Всё складывалось, как нельзя лучше. Она будет с подарком, Хан получит своих беглецов и никто не будет казнён.

А всё остальное... Всё остальное - шалости дочери могущественного Хана, которой позволено почти ВСЁ. .И все обязаны с этим мириться.

На лице её играла озорная улыбка и, вспыхнув ненарочным кокетством, она чуть подалась вперёд и, глядя в глаза Хану, спросила:
-И что же подарит великий Хан своей послушной дочери?
-Там в казне, - неторопливо ответил Хан, мысленно затягивая петлю на её шее, - там в казне стоит большой ларец красного дерева. Ты знаешь что там.

Там были изумруды, опалы, алмазы и прочие маленькие блестящие мечты красавицы Астры.

-Вот ключ. Откроешь и возьмёшь себе...

Теперь уже не было ни Зухры, ни Тоша, ни даже той статуи из розового камня... Был только блестящий дождь, блестящие мысли и блистающая ОНА. И теперь её интересовало только одно:

-Сколько?
Она подняла свои прекрасные кисти и начала поочерёдно разгибать пальцы, показывая количество вожделенных подарков.
-Сколько? - повторила она.
И слово это, отражённое эхом от дворцовых стен, гуляя по гулким залам и коридорам, поднималось всё выше и выше, до самого Неба...

-Сколько хочешь, - теперь уже Хан подался вперёд и взгляды их пронзали друг друга.

К утру беглецов доставили в дворцовую тюрьму. Но статуи с ними не было.

*

Хан не обманул свою дочь и беглецам действительно сохранили жизнь. Но лишили рук и языка, чтоб не болтали лишнего и впредь не смели воровать против Хана.

Тош остался и с языком и с руками, потому что всё никак не хотел говорить, где спрятана статуя. Ни пытки, ни уговоры, ни посулы не вызывали в ответ от него ничего, кроме молчания и крика. Он не боялся смерти и, разгневанный таким упрямством Хан, приказал палачу сделать так, чтоб этот безумный и наглый раб мечтал о смерти, и в обмен на неё выдал таки свой секрет.

И палач знал такой способ.
Он назывался скафизм и был придуман в Персии.

Десять дней Тоша не трогали, обильно кормили сладостями, поили молоком и мёдом, выводили на прогулку. Он должен был набраться сил перед нечеловеческой мукой. Так учили палача когда-то давно наставники.

А потом Тоша измазали мёдом, напоили каким-то настоем, закрыли в деревянный короб с прорезями для головы и конечностей и выставили на улицу.

Через минуту ему на лицо села первая муха.

*

Только через две недели Господь сжалился над ним и наградил бессознанием и забвением. Мука перестала быть его воздухом и стала вдруг далёким фоновым шумом.

К нему пришли родители, суженная, волчица Лака и даже белки. Они были сделаны из мерцающего тумана, светились изнутри и были точно такими же, как когда-то давно. Так давно, что он уже и не помнил когда...

Они обнимали и разговаривали с ним, шутили звали пойти с собой. А он был снова молод, силён, у него опять были глаза и тело без шрамов. Но он всё никак не мог уйти с ними, хотя и желал этого.

Перед уходом он хотел взглянуть на свою Астру. Взглянуть глазами, а не пальцами и сказать ей что-то важное. Не важно что, но важное.

И однажды она появилась. Просто прошла рядом, глядя на него, ещё красивее, чем видели её его руки.
Она прошла мимо и исчезла в стене. Она не мерцала и не светилась изнутри. Из глаз её текли слёзы, но она так и не сказала ему ни слова.

Потому что рта у неё не было.

И больше он не видел её, как ни искал.
Ни на Земле, ни там, по ту сторону последней двери.

А ещё через три дня Всевышний подарил ему долгожданную и заслуженную смерть. Заслуженную хотя бы тем, что не стал выменивать её у Хана на свой последний секрет.

*

Она не хотела ни видеть, ни слышать, ни знать, что стало с упрямцем Тошем. Поэтому в тот же день, когда было принято решение о скафизме, она уехала в другой дворец на берег Великого моря.

Помимо моря, там были слуги-актёры, музыка, книги и человек, задачей которого было сочинять для неё новые забавы.

А ещё там было вино и опиум.

В атмосфере яркой суеты и праздника, в опиумном дыму, она не вспоминала о произошедшем. Пока один раз Тош не пришёл к ней во сне.

Он был совсем не похож на того себя, каким она привыкла его видеть. У него были добрые серо-голубые глаза и чистое молодое лицо. Но это был он.

Он гладил её по лицу, совсем как тогда, и много говорил. О том, что всё знает, но не держит на неё зла, о том что любит не смотря ни на что и о том, что никому не выдаст их секрет. А ещё о том, что будет ждать и искать её. А ещё он просил у неё прощения и плакал. Он объяснял, но она так и не поняла за что он извинялся. Она трогала его слёзы и пробовала их на вкус. Они были солёными с горчинкой.

А когда она проснулась, то обнаружила, что лицо её мокрое.
Она плакала во сне. И плакала потом каждый день.
Но Тош больше не снился ей. Никогда.

*

Он умирал в страшных мучениях всего 17 дней, а она плакала потом всю свою жизнь.

Могла ли эта история иметь другой конец?
Не счастливый, а просто другой? Не такой больной, без тяжёлых наркотиков и септического шока?

Наверное, могла, отвечу я.

Но почему же получилось именно так? спросите Вы.

Наверное потому, что порой не так важно, ЧТО мы делаем, а гораздо важнее то, КАК мы это делаем.

Но это только моё мнение.