После армейки я, практически не возвращаясь домой, остался на целых пять лет в Питере веселым студиозусом.
Это было веселое время. Ежедневные попойки с друзьями, разброд и разврат. Пока позволяла погода, я носил кожаный пиджак, купленный по случаю на рынке Оккервиль. Всю свою скромную стипендию я сразу же пропивал в неприметном кабачке с названием Боржч, затерянном где-то в районе метро Лесная. Поклонники творчества братьев Стругацких вспомнят и это слово, и в каком романе оно появилось. В Боржче подавали прекрасные домашние пельмени в горшочке со сметаной. Сейчас это место уже не найти на картах, весь район снесли к хуям и перестроили заново. Именно там я и познакомился с Вованычем.

Вованыч был огромным увальнем метра полтора в плечах, но при этом очень спокойным и невозмутимым. Он в тот период как раз осваивал Пикуля, которого я всего перечитал ещё в школе, и каждую нашу встречу мы обсуждали новую осиленную им книгу. Можете себе представить: сидят в кабаке два бухих балбеса, один из которых в кожаном, а второй габаритами как славянский шкаф, и спорят о том, что именно поручик Карабанов и его безрассудный выпад послужили спусковым крючком к трагедии всего гарнизона крепости Баязет? Не можете? А это было.

Потом, нажравшись водки и полирнув пивом, мы ходили на Ланское шоссе и пытались клеить девок у общаги кулька (питерского института культуры), где отчаянные мальчишки - будущие искусствоведы - пытались давать нам пизды, но сами каждый раз уходили побитые. Иногда они вызывали ментов, но мы успевали включать съебатор и пропадали в трущобах Чорной речки.

А потом я познакомился с Ней, и эти набеги прекратились.
Как оказалось, Она жила практически рядом со мной, наши общаги стояли друг напротив друга: моя на Парголовской, ее на Харченко. И обе упирались торцами в Кантемировскую.

Я целый год практически жил у неё, вахтеры при входе даже не поднимали на меня глаза, когда я в своем любимом пиджаке проходил мимо них.

Мы ебались как выдры на ее уютной одноместной кроватке под книжными полками в свете ночника, а ее соседка (память моя, увы, не сохранила ее имя, только прозвище - Полвесла, ибо была весьма худая) ускользала на пару-тройку часиков к подругам на другой этаж. Переписывать конспекты.

Потом Полвесла возвращалась, тихонько скребясь в дверь, мы отлипали друг от дружки, Она, такая горячая и румяная, плавно уплывала на кухню, где готовила принесенные мною котлеты, и мы втроём весело уплетали их за крохотным столом в кухонном закуточке их небольшой комнатки.

По утрам я заскакивал к себе, скоблил морду бритвой, натягивал свежую футболку, хватал пакет с тетрадями и мчал на пары. А вечером всё повторялось.

Это было хорошее время. И Питер тогда был не тот, а другой, аутентичный. Сейчас таких не делают