нее было платье когда-то, из красной парчи.
А на шее носила рубины и нежный коралл.
Ее губы лишь для него и сочны и нежны
Только вот во взгляде сквозила сталь.

Потому что видела, что не с нею он.
Что судьбы одной общей, не сплетается нить.
Ну а плакать об этом - ну есть ли какой-то смысл?
И решила она «не своё» отпустить.

Платье горничной, а рубины - в храм.
Губы - с грустной улыбкой сказали ему "прощай".
И в глазах ее тут же исчезла сталь
Васильковый разлился в них океан.

Так бывает, что там, где однажды сожгли мосты,
Обязательно вырастают новые города.
Вот и с ней случилось – стоило лишь уйти,
Как дорога к новым воротам ее привела.

У дороги трактир - развалюха путников сторожил.
Из хозяйства остались лишь лавки да старая печь
И хозяин его, уж, наверное, даже не жил
А скорей шептал, что бы воздух в груди беречь.

За ее доброту, за похлебку да фляжку воды
Он оставил таверну, поверив ее васильковым глазам.
А она приняла подарок….. И вскоре на месте дыры
Вырос теплый дом, где приезжему был «сезам».

И теперь в той таверне горел очаг и галдел народ,
Где душа - хозяйка всех примет и всех поймет!
И случилось так, что уже через год
Все спешили туда провести вечерок!

А волшебным место стало не просто так.
Как обычно, случай тому помог.
На развалинах рядом кадку нашли без дна.
А на кадке - с рунами дивный обод.

Красотой такою делиться бы надо нам!
Подпилили подгнившие доски да вбили дубовое дно…
И на кухню снесли – наливать молодое вино,
Что потом подавали приехавшим добрым гостям.

И менялись люди. Нет, не хмелели вина испив,
Только мягче у них становился взгляд да спокойнее речь.
Говорили о боли, делились с хозяйкой тем,
Что старались раньше на дне души уберечь.

Изливали душу, и выплакав беды до дна
Вдруг глазами другими смотрели на этот мир
Словно пили надежду, а не кувшин вина!
Словно душу заштопав от старого горя дыр.

И хозяйка трактира, видя волшебный дар
Наполняла кадку самым хмельным вином.
Потому что видела, как в сердцах затухает пожар,
Наполняя светом, надеждою и добром.

Он не шел за надеждой. Он просто искал ночлег.
Потому что не было в мире ему угла.
Да и угол не нужен! Был пуст его век.
Так и жил он без радости….. Но ею полна Она!

Он вошел, и затихла таверна – как будто сама беда
Постучала в ворота, настолько он мрачен был.
Кинув шляпу и плащ, он вина себе попросил
И горячий ужин, и место для трех часов сна.

Не сробела хозяйка. Хоть путник был не простой.
Принесла все так, как странный гость попросил.
Села рядом. Бокал вина налила. И смотрела,
Пока из бокала он медленно пил.

Не светлели его глаза. Не менялся взгляд.
Не слетали с губ сокровенных признаний слова.
Только вытянул руку, безмолвно прося – «руку дай!»
И ладонь хозяйки в его ладонь легла.

И тогда он сжал ее пальцы. И посмотрел в глаза.
И во взгляде его без веры уж не было сил.
И без слов его боль, словно тень потекла
Чувством тем, о котором его никто не просил!

Он поведал ей о сотне дорог средь лесов и скал,
Средь пустынь и лощин, и по илу морского дна.
Он рассказывал, как искал и не находил.
Как ночами отчаянно выл, но на утро снова искал.

А меж ними двумя даже время не смело идти
Даже воздух застыл, и казалось, что затвердел.
Он смотрел на нее и видел конец пути!
Без нее в этом мире не было важных дел!

Он держал ее руку. И просто молчала она.
Наконец, он вздохнул, помотал головой, подбирая слова.
Он решил, прямо тут, навсегда обрести свою жизнь.
А всего то, что вымолвил: «Счастье мое… вернись…».

Не ее он искал среди скал и лесов, средь долин и снов.
Ни чего уж не ждал. Не надеялся. Не берег.
В день, когда попросился он на ночлег…
Он себя потерял… Нет, нашел на весь мир любовь!

Но, негоже хозяйке таверны в платье из красной парчи ходить.
И в рубинах не очень удобно между столами подолом шуршать.
И решили, что надо попроще наряды носить.
И гостей с этих пор только вместе стали встречать!