В Москве, я по инерции попал в верхние финансовые круги. Сработала старая
репутация. И понеслось, и закружилась. Богемное общество, знакомство с
большинством известных олигархов, встречи с Ельциным и Саркази, Куршавель с
модельками, бибика с мигалкой..., понты. Но не на долго. Во-первых, я
всё-таки видимо мудак! Хоть и не полный. И кроме понтов уже не было тех
возможностей и денег. Во-вторых, российский бизнес все-таки уж очень грязный и
мне, рафинированному мальчику из Америки, было типа "западло". В- третьих, по
причине, описанным в главе 4 при разводе с любимой, пропала мотивация и стало
не интересно, незачем зарабатывать деньги, что-то строить. Началась переоценка
ценностей. Shift down. Где-то году в 2004ом я окончательно понял, что "великим"
мне уже не стать. И что, как говорил Жванецкий: «Не можешь любить, сиди
дружи», а Задорнов: " жить надо так, чтобы было интересно". Может
сказался кризис среднего возраста. Может я перевалил через пик жизни и начал
по-своему опять впадать в детство.
Я переехал в съёмную квартиру в Москве. Опять-таки подражая Гессе:
«Человек лет пятидесяти… Он был высок и обладал походкой рослого
человека, носил модное и удобное пальто, да и вообще одет был прилично, но
небрежно, выбрит гладко, волосы его мерцали проседью. Сначала его походка мне
не понравилась, в ней была какая-то напряженность и нерешительность, не
соответствовавшая ни ему, ни тону, ни темпераменту его речи. Лишь позже я
заметил и узнал, что он был болен и ему трудно ходить. Со странной улыбкой,
которая тоже мне была тогда неприятна, он осмотрел лестницу, стены и окна, и
старые высокие шкафы на лестничной клетке, всё это ему как бы и нравилось и в
тоже время чем-то смешило его. Было вообще такое впечатление, что он явился к
нам из другого мира, из каких-то заморских стран, и находит всё здешнее хоть
красивым, но немного смешным. Держался он, ничего не скажешь, вежливо и даже
приветливо, сразу же одобрил дом, комнату, плату за жильё и завтрак и прочее,
и всё-таки от него веяло чем-то чужим, чем то, как мне показалось тогда,
недобрым или враждебным.
Уже с первого же взгляда, я почувствовал, что он болен, то ли как то душевно,
то ли какой-то болезнью характера, и свойственный здоровым инстинкт заставил
меня обороняться. Со временем это оборонительное отношение сменилось симпатией.
Основанной на большом сочувствии к тому, кто так глубоко и долго страдал и чьё
внутреннее умирание происходило у меня на глазах. В этот период я всё больше и
больше осознавал что болезнь этого страдальца коренится не в каких то пороках
его природы, а наоборот в великом богатстве его сил и задатков не достигших
гармонии. Я понял, что он, в духе некоторых тезисов Ницше, выработал в себе
гениальную, неограниченную, ужасающую способность к страданию. Одновременно я
понял, что почва его пессимизма – не презрение к миру, а презрение к самому
себе, ибо при всей уничтожающей беспощадности его суждений о заведённых
порядках или о людях, он никогда не считал себя исключением, свои стрелы он
направлял в первую очередь в себя самого, ненавидел и отрицал самого в первую
очередь…
Уничтожить личность, подавить волю в данном случае не удалось, он был слишком
силён и твёрд, слишком горд и умён. Вместо того, чтобы уничтожить его
личность, удалось лишь научить его ненавидеть самого себя.
Его комната наполнялась всё больше. Вешались картины, прикалывались к стенам
рисунки, иногда вырезанные из журналов иллюстрации, которые часто менялись.
Южный пейзаж, фотографии провинциального городка, видимо его родины, висели в
вперемежку с яркими, светящимися акварелями, как оказалось написанными им
самим. Затем фотография красивой молодой женщины или девушки. Одно время на
стене висел сиамский Будда, сменённый сперва репродукцией «Ночи»
Микеланджело, а потом портретом Махатмы Ганди. Книги не только заполняли
большой книжный шкаф, но и лежали повсюду – на столах, на красивом секретере,
на диване, на стульях, на полу, книги с бумажными закладками, постоянно
меняющимися. Человек, который жил в этой комнате, мог быть учёным. Такому
впечатлению соответствовал и сигарный дым, всё здесь окутывавший, и
разбросанные повсюду окурки сигар и пепельницы. Однако изрядная часть книг была
не научного содержания. Подавляющее большинство составляли сочинения писателей
всех времён и народов. На большом столе среди книг и рукописей часто стоял букет
живых цветов, там же пребывал и этюдник с акварельными красками, всегда
впрочем, покрытый пылью а рядом с ним – пепельницы и всевозможные бутылки с
напитками. В оплетённой соломой бутылке было самое обычное красное вино,
которое он брал в лавочке поблизости, иногда появлялась бутылка изысканного
бордо… Так же как в отношении сна и работы, незнакомец не соблюдал решительно
никакого режима в еде и питье. В иные дни он вообще не входил из дома и не
подкреплялся ничем, кроме кофе. Зато в другие дни он ел в ресторанах, иногда
хороших и даже изысканных, а иногда в какой ни будь харчевне на краю
города.
Крепким здоровьем он видимо не обладал, кроме скованности в ногах, которыми он
часто с явным трудом преодолевал лестницы, его мучали и другие недуги. Иногда
он казался поразительно оживлённым и помолодевшим, иногда даже весёлым. Потом
однако, сразу следовала новая тяжёлая депрессия, и он по целым дням оставался
в постели не принимая никакой пищи…»
Те кто был у меня дома в Москве, наверняка согласятся, что очень похоже))) Ну
разве что Махатмы Ганди не было)))
Продолжение следует....
(предыдущие главы через анкету)
