Надежда стояла в прихожей на коленях, совершенно голая, опустив голову и заложив руки за спину. На ней был только широкий черный кожаный ошейник, от которого шла тонкая цепь. Подсветка теперь была красной и немного тусклой, из полуоткрытой двери лились зловещие протянутые басовые звуки. Не поднимая глаз, «ведьма» вынула руки из-за спины (на них тоже были браслеты из черной кожи) и медленно подала мне конец цепи с кожаной ручкой.

Я шагнул в коридор к заветной двери, натянул цепь. Она послушно упала на четвереньки и поползла за мной. На ее тонких лодыжках тоже чернели браслеты, карабины на них позвякивали по паркету.

Я старался идти медленно, чтобы Наде было удобно. Но стук коленей и позвякивание все равно были частыми и суетливыми.
Дверь «застенка» была открыта. Я перешагнул порог и замер, послушно остановилась и она. Комната оказалась намного больше, чем я думал. Штора, закрывающая стену, была раздвинута; за ней был скрыт еще добрый метр пространства. У совершенно черной стены стоял большой андреевский крест с несколькими кольцами на концах. Рядом – что-то похожее на гимнастического «козла», но с подобием шатровой крыши вместо привычного куба (испанская кобыла, догадался я). На кольцах, вделанных в стену, висело несколько кнутов устрашающего вида и широкие и широкие ремни с заклепками. На балке сверху было еще одно незанятое кольцо, а в нем – блок с длинным тросом, на конце которого покачивался массивный крюк.

Музыка вдруг прекратилась. Воцарилась все та же знакомая тишина, нарушаемая только учащенным, прерывистым дыханием Надежды. Бордовые тяжелые шторы на окне были почти закрыты. Луч, пробивавшийся в щель, яркой желтой полосой на полу и тахте делил «застенок» пополам.

Слова были излишни. Я шагнул к стене и потянул цепь. Надежда послушно засеменила следом. Желтая полоска света пробежала по ее плечам, узенькой спинке, молочно-белым ягодицам и сверкнула на звякнувших карабинах наножников.

Мы остановились у креста, я потянул цепь вверх. Она быстро, с готовностью вскочила и припала к кресту, расставив ноги и приложив браслеты поднятых рук к кольцам. Когда я начал пристегивать карабины, Надя мелко задрожала и после каждого щелчка тихонько попискивала, как маленький котенок. Я положил ладонь между ее разведенных ног: там было горячо и скользко. Она текла даже от приготовлений к пытке.

Я оставил ее прикованной и направился на кухню заглянуть в инструкцию. Большой тетрадный лист лежал на столе под вазочкой с конфетами. У Надежды был мелкий изящный почерк с немного остроугольными буквами. Все шесть пунктов были пронумерованы, под каждым была простенькая схема расположения тела или действий – рисунки не совсем умелые, но наглядные. Забавным человечком на них была она.

Первый пункт гласил:
«Порку начинай маленькой плеткой. Равномерно обработай ягодицы, потом спину, до небольшого покраснения. Потом берешь спанк и шлепаешь ягодицы сильнее, они должны стать пунцовыми. Дальше – большой кнут. Бьешь с расстояния по всему телу. В конце привяжешь к тахте, подкладываешь под живот подушку и порешь розгами».

В следующих пунктах было описание технологии усаживания на кобылу, подвешивания на дыбе и других пыток. Мне стало не по себе. Все-таки ей 62 года – а вдруг инфаркт или инсульт? Она решила покончить с собой с моей помощью? А как потом докажешь, что все было по ее согласию и даже просьбе?

Я перевернул листок, там была небольшая приписка.
«Андрюшечка, ничего не бойся, я выдержу. Если что – мое согласие на BDSM-сессию с описанием практик и заверенной подписью в шкафу, в комнате, где ты меня оставил». Ох, Наденька, кто кого поймал? Ты даже голая и связанная видишь меня насквозь.

Я вернулся к ней. Открывать шкаф и искать согласие, конечно, не стал. Только снял со стены маленькую плетку и приступил с «выбиванию» оргазмов.

- Ты признаешься в сношениях с сатаной? – я говорю деланно равнодушно, но грозно.
- Нет…, - трясясь, пищит Надежда.
Я сильно стегаю ее по попе, она взвизгивает. На коже сразу появляется отчетливый розовый след.
- Ты занималась черной магией? – возглашаю по-прежнему грозно и торжественно.
- Нееет! Я не виновна! – вдруг истерично вскрикивает «ведьма».
Еще удар – она взвизгивает и судорожно дергает руками и ногами, пытаясь освободиться.
- Признавайся! Признавайся! Признавайся! – приговариваю, усердно работая плеткой. Её белоснежная кожа уже покрыта многочисленными розовыми полосками.

- Нет! Нет! Нет! – визжит Надежда, дергая кольца и ударяя лобком о крест.
Вдруг она начинает визжать непрерывно, тонко и протяжно, трясясь в судорогах. И – бессильно повисает на кресте. Надины ноги согнулись в коленях и обмякли. Но я помню, что она писала, меняю плетку на спанк и с размаху шлепаю по уже розовым ягодицам.

Надя моментально оживает и опять начинает судорожно дергать руками. Я не говорю больше ничего и продолжаю методично наносить удары по попе. «Ведьма» сначала тихонько охает, потом начинает взвизгивать и наконец в очередной раз обвисает на кресте после долгого и протяжного визга.

Я прикасаюсь к ее промежности под багровой попой – все скользко и мокро, и не только между ног. Внутренняя поверхность бедер залита ее соками до колен.

Беру длинный бич, отхожу, прицеливаюсь и вытягиваю ее сразу по спине и попе. Надя резко подпрыгивает вверх, насколько позволяют кольца, и глухо охает. Я бью второй раз – она издает отчаянный вопль и торопливо бормочет срывающимся голосом:

- Всё… всё… не надо… не могу больше… я сознаюсь… - и заливается слезами.
Отстегиваю её. Она падает ничком на пол и долго истерично рыдает.
Я стою над ней в молчании, этого в сценарии не было. К тому же, я впервые вижу ее плачущей. Может быть, прекратить и уйти?... Но Надежда опять читает мои мысли: рыдания немедленно прекращаются, она смотрит на меня с пола как бы с удивлением.

- Но я созналась не во всем, - в глазах прыгают знакомые чертики.
(продолжение следует)