Мой рассказ, прошлогодний, на конкурс

-Давай переедем.
- Давай, а кого?
- А кто есть?
- Тебе мальчика или девочку?
- Почему "или"?
- Смотри, кто у нас есть. Это - новенькие. Кого отловили за последнюю неделю. Видишь, какой симпатичный?
- Ты про светленького? Руки выставил перед собой, будто защищается. Куртку не снял. Лишний слой одежды – символическая, но защита. На чем попался?

- Делал свой небольшой бизнес. Клянчил деньги у прохожих.
- Много наклянчил?
- Нет. Ему не везло.
- Посмотрим, как он умеет клянчить прощение. Давай его сюда.

***

Он был попрошайкой, нищим, не таким, как все люди, ниже их по статусу.
Его пороли и ремнем, и проводом от компьютера.
Просто били, швыряя по комнате.
Это легко считывалось. Его вид как будто говорил: да, я такой. Не спрашивайте, зачем мне деньги, я вам все равно не скажу правду. У меня свои, темные дела. Вам не надо о них знать. Я не прошу много! Хоть сколько! Сколько дадите!

Его посылали.
Стратегия стояния у одного и того же ларька не работала, стратегия быстрой смены мест в надежде найти удачную позицию – тоже.
А когда наконец не послали, получилось еще хуже.
Он подошел, повинуясь еле заметному движению руки – прохожий как будто доставал кошелек. Опустив глаза, попросил денег. Обрадовался, что наконец будет с уловом, и прозевал момент, когда еще можно – нужно! - было отпрыгнуть и удрать.

Выловленных за рейд мелких нарушителей чего-нибудь сгрузили в подвальное помещение, минуя вход со ступеньками. Открылся люк, как в дачном погребе, и по косому ходу один за другим скатывались вниз доставленные за попрошайничество, воровство, проституцию индивидуальную и в притонах. Четкого деления между этими категориями не было: большая часть публики промышляла в режиме многозадачности. Многие радовались, что попались: это была гарантированная крыша над головой. Натренированным взглядом дежурный выявлял таких и составлял список, кого в первую очередь больно пороть и выкидывать. Здесь не бесплатная гостиница. Приживутся – будет не отвадить.

Первые дни в заключении ничего особенного не происходило, но понятно было, что что-то должно случиться. Кормили плохо, на час в день ставили на колени, но люди, с которыми это происходило, и на воле хорошо не жили, поэтому переносили спокойно. Наказание как таковое было еще впереди.

Все больше действовало на нервы ожидание. Рассказывали, что иногда о нарушителях забывали и отпускали на волю. Это было вполне возможно ввиду их большого количества. В ином варианте: забывали и оставляли в подвале на год и более, пока не вспоминали. Хотелось думать, что этого не может быть. Даже те, кто рвался пожить в бесплатной гостинице, при слове «год» приходили в уныние.

Он старался не показывать волнения, когда его вызвали и по узкой лестнице повели наверх.
Он оказался в небольшом кабинете, где ему не разрешили сесть.
Из-за специфической акустики помещений в этом здании громкий голос казался криком, а тихий голос – чрезвычайно зловещим шепотом. Полязгивание решеток, доносящиеся из коридора, довершало воздействие на слушателя. Вишенкой на торте были иногда доносящиеся крики – когда они были громкими и экзекуция происходила рядом. Тихие звуки не долетали через мощные стены, иначе было бы невозможно работать в кабинетах из-за проходящих у соседей воспитательных процедур.

Он не знал, что говорить. Из разговоров он знал, что надо просить прощения и что это все равно не поможет.
- Простите меня, пожалуйста, - полушепотом выдавил из себя парень. - Я не хотел. Я больше так не буду.
Ему показалось, что на него смотрят с сочувствием особенно женщина. Неужели при ней его и будут?..
Воображаемое сочувствие приободрило его, и он продолжил более уверенно:
- Только сегодня простите, и это никогда не повторится.
Улыбнувшись, неторопливо, старший переложил бумаги на столе.
-Ты стоял и ждал или подходил сам?
Молчание.
Старший взглянул на дежурного, и узник получил затрещину.
Начав догадываться, что сочувствия не будет, он быстро ответил:
- Да.
И так же быстро добавил:
- Сам.
- Это попрошайничество.
- Я больше не буду!
- Ты как стоишь?
Он как-то неправильно стоит. Ничего удивительно, он всегда все делал неправильно.
Он как-то неправильно стоит. Ничего удивительного, он всегда все делал неправильно. Хоть ничего не делай. Да и тогда будешь и тогда виноват. В чем, всё-таки, неправильность?

- Голову низко опусти и на колени.
Парень мотнул головой. Унижаться нельзя, это он знает.
- Дурень, выеживаться будешь в другом месте. Ты понимаешь, что с тобой сейчас будут делать? Ты вообще пробовал что-нибудь больнее папашиного ремешка?

Пробовал, но рассказывать об этом не стал. Пусть думают, что для него ремень – это очень больно. Что у них запланировано? Что могут достать еще из какого-нибудь ящика?

С визгом открылся нижний ящик стола, и свет увидела плетка с черными хвостами.
- Плюс сто за упрямство, - сказал старший, очень довольный возможностью увеличить наказание. Иди сюда.
Опустив голову, он начал бормотать стандартные фразы:
- У меня сегодня день рождения…. Я не хотел… я не буду больше.
- Это подарок, специально для тех, у кого сегодня день рождения.
Снова взвизгнул ящик, и появилась еще одна плетка, на этот раз прозрачно-белая – из очень жесткого провода.
Парень вздрогнул и инстинктивно попятился. Дежурный остановил его, взяв за волосы.
- Я не для себя, вы же знаете.
Все знали, что нищие делились с более серьезными преступниками, под прикрытием которых работали, могли делиться и с кем-то еще, подкидывать денег проблемным родственникам.

- Иди, ложись и штаны снимай.
Не став ждать, для экономии времени его просто взяли за ухо и потащили к скамье. Инстинкт требовал отстраняться и вырываться.
Слезы обиды предательски закипели в глазах. Руки потянулись расстегивать брюки.
Он лег на скамью и уставился в стену, ожидая начала наказания. Стена переливалась оттенками серого в свете сумерек, это было чрезвычайно увлекательно и очень хорошо ему запомнилось.