Я провожал тот год 30 декабря на Казанском вокзале, куда забрел по ошибке вместо родного Ленинградского. В грязи и инфекциях царило привычное средневековье, чёрные люди, как жуки, несли на плечах торбы 50 раз тяжелее своего веса. Я подумал что, возможно, сейчас у меня случится диссоциативная фуга и я уеду в Чебоксары навсегда, забыв всё и стану грузчиком и заживу новой жизнью.

На Казанском я глядел в панике на нутро собянинской Москвы. Город вонял. Он был все еще не мывшимся годамми бомжом, надевшим на себя чистые вещи, и в те самые года пресветленья примерив на себя хипстерские одеяния, которые быстро пропитались потом, грязью и радостью, откатив куда-то далеко обратно.

Иной раз я любил, оказавшись в метро, где-нибудь на Библиотеке имени Ленина, чуть помедлить, всматриваясь в бесконечные потоки тел в поисках истинного московского вещества но не находил его. Всюду сновали коробейники, странно до безвкусия одетые люди, молодежь и пенсионеры.

Выйдя на площадь я сел в машину, точно также наблюдая за потоками, но с уже иным вектором. Но что-то незримо всех объединяло.

Я люблю Москву всем сердцем, но предпочтя все таки северо-запад из-за некоторых, так сказать, особенностей. В том числе и климатических.

Люблю ее за ощущение того, что это город-трансформер. Оптимус Прайм, способный отдельно развивать различные структуры и при том будучи договороспособным, он неизменно увлекает в калейдоскопе определенных действий и решений многие другие отрасли, человеческий ресурс, находя наиболее оптимальные решения в текущий момент.

И можно сколь угодно говорить о дичайшей централизованности, донорстве и обираловке, злиться и обижаться (что совсем уж глупо), однако не признавать этот исторический факт попросту нельзя.