Грибник сидел под елью и тихо страдал. Не от одиночества — от мысленного запора.
Он три дня не мог выдать ни одной идеи. Ни шутки, ни страха, ни даже воспоминания о первой елке. В голове стояла плотная пробка, как будто сознание свернулось в кишечник.

К нему подошёл Печник. Весь в чёрном, с ёршом, который звенел как карма.

— У тебя, брат, дымоход закупорен, — сказал он, оглядывая Грибника.
— Где? — напрягся тот.
— Там, где ты думаешь, что у тебя просто запор.
— Так это…
— Да. Анус — это и есть метафизический выход мыслей. Если не идёт снизу — не придёт и сверху.

Пауза. Мухомор в корзине закатился на бок.

— И что делать?
— Прочистить. Психодуховная сантехника. Никаких клизм — только ёрш, голая правда и дыхание через стыд.

Грибник задумался. Ему не хотелось, но смысл стоял на месте, как жирный кот на шланге.

— Ложись, — сказал Печник. — На спину. Подбери ноги к груди. Это не унижение — это путь домой.

Он воткнул ёрш не физически — а ментально, прямиком в зашлакованную точку выхода.
Грибник вскрикнул. Не от боли — от прозрения.

— Всё, что ты не можешь выразить словами, оседает в кишке души, — шептал Печник. — Запор — это страх, что тебя прочтут без редакции.

В этот момент Грибник зарыдал. И — впервые за много лет — отпустил.

В небе показалась мысль. Одна. Чистая. Без навоза.
Он записал её на бересте:

“Я — просто канал. А всё остальное — дым.”

Печник исчез. Мухомор кивнул.