Полиграф Полиграфович Шариков был задуман вовсе не как чудовище истории, а как эксперимент в сторону прогресса — или, по крайней мере, так думал профессор Преображенский, пока по московским улицам не пронеслась новая мода: строить мир по цитатам из Энгельса, не читая дальше первого абзаца и петь хором.

Шариков родился слабым умом, но крепким телом: идеальная человеческая единица для мирной жизни — пить пивцо, играть на балалйке, трахать Зинку-домработницу, гонять кошек с задорным матом и, возможно, под присмотром профессора даже научиться застёгивать воротничок. И жил бы он припеваючи, если бы идеи Октябрьского переворота не обрушился на его голову, как кирпич с пятого этажа.

Новые лозунги влетели в него, как сквозняк: шумно, пусто и с разрушением. «Отнять и поделить» он воспринял буквально, «борьбу с пережитками» — как право плюнуть в профессора, а необходимость «стать новым человеком» — как обязанность устроить погром там, где стояло зеркало.

"Революция" показалась Шарикову той самой волшебной дверью, где никакой Преображенский больше не укажет. Но, как водится, чудовище быстро поняло: герой ему не нужен. И вскоре полуграмотный плебей оказался никому не выгодным — ни власти, ни профессору, ни даже Зинке.

Так Шариков, созданный человеком, был окончательно пожран историей, которую сам же и подпустил к миске.