Я дочитала последнюю страницу повести «Господин Офицеров» и в восхищении пробормотала: «Да это просто черт знает, что такое! Ни на что не похоже!».

Имя автора — Семён Уткин — мне ничего не говорило. Я полезла гуглить, что он ещё написал. Так, поэма «Нирея», несколько рассказов, стихи… Хмм, он ещё и поэт! За вечер я прочла все, что нашла, и теперь была уверена, что этот самый Семён Уткин — гений, не больше и не меньше.

О нем не было в сети ничего, никаких страниц в соцсетях, зато редкое творчество, что было выложено на литературных сайтах, сопровождалось восторженными комментариями читателей.

Может, это какой-то известный автор пишет под псевдонимом? Но произведения Семёна были слишком уникальны, у него был свой неповторимый авторский стиль.

И тут я нагуглила, что его «Нирею» будет читать студентка второго курса театрального института Александра Овечкина на литературном вечере «Поэтические зори». А вдруг он придет послушать? Мне так хотелось с ним познакомиться!

На вечере было полно молодежи. Яблоку в арт-кафе «Лира» некуда было упасть. Ребята были довольно шумные, но слушали внимательно. В основном, читали свои стихи. И тут дошла очередь до Овечкиной. Она оказалась худенькой и невысокой девушкой с густыми темными кудрявыми волосами, которые ниспадали на угловатые плечи.

Читала она неожиданно низким грудным бархатистым голосом, иногда слишком уж театрально растягивая слоги и сильно жестикулируя. Но поэма была прекрасна, и ее исполнение вживую только подчеркивало прелестный музыкальный язык, внезапные переходы стиля и абсурдно-лирический сюжет.

Когда Александра произнесла последнюю строку, раздались жаркие аплодисменты. Ей кричали «Браво!», а она кланялась с независимым видом и наконец произнесла:

— Здесь, в зале, присутствует автор поэмы Семён Уткин. Хочу поблагодарить его за столь вдохновляющее творчество! — и она показала рукой в сторону окна, где стоял, опираясь на подоконник, невысокий мужчина в возрасте, седой и небритый, в немодных очках, одетый в простой серый свитер и джинсы.

Ему тоже досталось немало аплодисментов в тот вечер, пока я протискивалась поближе к окну.

Когда объявили перерыв, я повернулась к Семёну и представилась, добавив эмоционально:

— Я ваша горячая поклонница!

Мужчина улыбнулся в ответ и произнес:

— Ого, рад слышать!

— Вам надо активнее печататься, я убеждена в этом. У меня есть знакомства в редакции журнала «Литературные кубики», можете вы отправить мне рукопись какого-нибудь своего произведения на электронную почту?

Мужчина снял очки и потёр переносицу. Вокруг постоянно сновали парни и девушки, я предложила ему взять кофе и пройти в другой зал, чтобы поговорить в более спокойной обстановке. Семён проследовал за мной.

— В сущности, у меня из того, что можно отдать в печать, есть несколько повестей и один роман… — была в его тоне какая-то неловкость.

— Отлично, присылайте все мне.

Мы обменялись номерами телефонов, причем у Семена был какой-то древний китайский смартфон с треснутым экраном. Он записал мою почту как раз к началу второго отделения поэтического действа. Я попрощалась с ним и выпорхнула на весеннюю улицу в самом восторженном настроении.

Семён прислал мне несколько файлов на следующий день. Я провела за его книгами весь день и к утру дочитала все, что там было. Особенно прекрасным мне показался очень нежный и в то же время ироничный роман «Дуня», при этом Дуня было, как ни странно, прозвищем молодого юноши. Мне показалось, что роман автобиографичен, но точной уверенности не было.

Я написала длинный и полный восторженных эпитетов ответ на его письмо и предложила встретиться, чтобы обсудить роман лично.

Семён ответил, что он редко выходит из дома и работает тоже удаленно, поэтому проще всего его застать там — и он написал адрес. Он жил в центре, на улице Некрасова.

Когда я позвонила в квартиру, уже было понятно, что это коммуналка. В коридоре сохло чьё-то белье, стояли тазы и детская ванночка в окружении темных старых полированных шкафов. Семён встретил меня все в том же наряде, извинился за обстановку и проводил меня в свою комнату.

Там было очень светло, два больших окна освещали скромную обстановку. Как это часто бывает, в комнате был сделан спальный второй этаж, на который вела огороженная лесенка с перилами. Видимо, это была защита от того, чтобы дети не полезли на второй этаж. Девочка лет четырех и совсем ещё маленький карапуз около года бегали туда-сюда с какой-то яркой вертушкой и визжали от восторга.

— Жена вернётся после восьми, она работает в поликлинике, — пояснил Семён.
— Как же вы умудряетесь работать в такой атмосфере? — удивилась я.

Рабочий стол с компьютером помещался в углу. По стенам стояли древние советские шкафы и комоды, а по углам стояли и висели разноцветные ёмкости для хранения, набитые всяким барахлом.

В комнате вообще было достаточно захламлено, везде валялись яркие пластмассовые игрушки, детский манеж стоял возле лестницы, а в приеме висели качели. В общем, тут было царство детей.

— А кем вы работаете? — наконец спросила я.
— Я корректор и литературный редактор. Занимаюсь чужими книгами, получается, — развел Семён руками.
— А я займусь вашими, — решительно сказала я.
— Так что же роман, его можно будет напечатать? — с надеждой спросил Семён.
— Пишите синопсис, а я пробью в редакции, уверена, все возможно, — обнадежила его я.
— Папа, папа, покачай меня! — воскликнула девочка, подбежав к Семёну и ловко взобралась ему на колени.

После этого он взял ее за пухлые ладошки, ножками она встала на его ступни, и Семён, улыбаясь, стал поднимать и опускать свои вытянутые ноги, на которых стояла малышка. Она заливисто смеялась при этом, а мальчик тянул к ним ручки.

Эта милая семейная сцена так растрогала меня, что у меня напрочь вылетели из головы все слова, которые я хотела сказать автору по поводу его романа.

Тут Семён всполошился и пошел ставить чайник. Я почувствовала себя очень неловко, потому что не взяла ничего к чаю и никаких гостинцев детям, о которых, впрочем, я и не знала заранее.

Весь этот быт и дети не укладывались у меня в голове. Вот рядом со мной общается с сынишкой не просто кто-то там с горы, а настоящий гениальный писатель во плоти и крови, наверное, будущий классик.

Классик накрыл на стол, поставил сушки и пряники, намыл пару яблок и разлил по кружкам черный чай. Я захрустела яблоком и всё-таки решила направить разговор в литературное русло.

— Семён, а этот роман… Он про вас? — ляпнула я, но сразу смутилась.

Он улыбнулся и посадил сына на колени.

— Ну как сказать, напрямую все же нельзя меня отождествлять с Дуней. Но, видимо, каждый писатель хочет запечатлеть себя в какой-то степени в своих книгах.

— А весь этот треш на станции имел какое-то отношение к реальности? — я чувствовала, что несу полную ерунду, но уже не могла остановиться.

— Об этом я не скажу, пожалуй, — Семён опять улыбнулся.

Нет, разговор с живым классиком Семёном Уткиным решительно не клеился.

— А кто вы по образованию?
— Лингвист. Но, как видите, ударился в филологию и деторождение, — Семён держался так просто и подтрунивал над собой.
— А сколько вам лет? — продолжала я задавать глупые вопросы, да уж, на роль журналиста, берущего интервью у гения, я явно не тянула.

— Тридцать восемь.
— А писать когда начали? — продолжила я свой допрос.
— Лет в семь, но вообще в студенчестве всерьез занялся этим.
— А почему Дуня?
— Это занятная история. Меня друзья прозвали Дункан после того, как вышел в окно третьего этажа и не получил ни царапинки. Ну а потом Дункан превратился в Дуню.

— Вас так до сих пор зовут?
— Я ни с кем не общаюсь с тех студенческих времён, — отозвался Семён, как мне показалось, с грустью.

Нет, ничего не получалось умного сказать, хоть ты тресни. Вот он, тот, кто написал эти чудесные книги, его можно потрогать, можно спросить о чем угодно, но ничего нормального не придумывается. Да, у меня не филологическое образование, я не журналист, я не работаю ни в издательстве, ни в редакции, но я чувствую, будто открыла алмазное месторождение, и никто об этом не догадывается, а мне так важно было разнести благую весть по миру.

Мы сидели и болтали дальше, пока не пришла его жена Ольга и тут я быстро засобиралась домой. Потом была длительная переписка с редакцией, и главный редактор очень благоволил моему «открытию», взял в план на печать все три повести и роман Уткина в следующем году.

Но выпуск в печать так и не вышел, редакция развалилась, больше выпусков журнала не было.

С другими редакциями я не была знакома, но пыталась стать литературным агентом своего протеже. Когда одно из именитых издательств запланировало-таки печать романа, я сразу позвонила Семёну, но трубку взяла его жена.

— Его не стало на прошлой неделе, сердечный приступ, — коротко сказала Ольга и положила трубку.