Так я буду называть Верхнего. Такое впечатление было от него сильное. Особенно когда он говорил весёлым голосом, смеялся, а сам методично обрабатывал мою руку, сжимал ее, впивался ногтями, щипал. Я переставала в эти моменты понимать, что он говорит. Тем не менее умудрялась даже на вопросы отвечать.

Когда он касался волос, я внутри вся молила, чтобы он оттаскал меня за них, когда легонько пальцами проводил по шее — чтобы вцепился в нее, как дикий зверь. Но он только слегка узнавал меня, касаясь.

Судя по всему, как садист жесток и любит такие неизысканные вещи, как, скажем, избиение. У меня такого никогда не было, тем больше мне этого хочется сейчас. Хочется отдаться ему и будь что будет.

В публичном месте я молчала, несмотря на временами довольно сильную боль. Протягивала ему свою руку, не отдергивая, чтобы он насладился этим всем. Но наедине, мне кажется, я буду кричать, плакать, но это его не остановит, я уверена.

Как в омут с головой нырнуть туда хочется. Только бы не было гипомании. Мне по идее нельзя испытывать слишком сильные эмоции, но кто в таком положении слушает врачей? Кроме Дуни. О да, Дуня теперь отошла на второй план.