|
|
Мимо окна моей комнаты плывёт, подпрыгивая, прекрасная, в золотых кудрях,
голова дурачка Нилушки, как будто сама земля любовно подбрасывает его. Он похож
на ангела древнего письма с южных или северных врат старенькой церкви; его
смуглое лицо закопчено дымом воска и масла, васильковые глаза светятся
неземною, холодной улыбкой. Он в розовой - ниже колен — рубахе, ступни ног у
него чёрные, в цыпках, тонкие икры стройны, белы, как у женщины, и покрыты
золотым пухом.
Прыгая на одной ноге и улыбаясь, он взмахивает руками, — широкие рукава и полы
рубахи взлетают на воздух, — Нилушка точно тёплым облаком окутан и поёт детским
голосом, пришепётывая, заикаясь:
0-осподи, помилуй!
Во-олоки б'егут,
Шоба-баки б'егут,
Ок'отники стоят,
Волоков стелегут!.. Осподи, помилуй...
Поёт и — весь светится тёплым светом всему чужого веселья, лёгкий такой,
приятный, внутренно чистый, легко вызывающий добрые улыбки, мягкие чувства.
Когда он на улице, — слобода живёт тише, кажется благообразнее, люди смотрят
на безумца более ласково, чем на своих детей, кажется, что даже самым злым он
близок и мил. Летя в золотисто-пыльном воздухе, его тонкая, стройная фигурка,
должно быть, всем одинаково напоминает церковь, ангелов, бога, рай; все
смотрят на него каким-то общим взглядом: задумчиво, немножко испытующе,
немножко боязливо.
Но вот он увидал лживый блеск осколка стекла, наглое сверкание меди,
отражающей солнце, — он сразу останавливается, сквозь кожу его лица проступает
серый мёртвый пепел, улыбка исчезла, помутившиеся глаза отупели,
неестественно выкатившись. Он весь изгибается, смотрит, торопливо крестясь
худенькой ручкой, ноги его мелко дрожат, а рубаха точно струится вдоль
тонкого, некрепкого тела. Немой ужас делает каменным его круглое лицо. Он может
стоять так час и более, полумёртвый, до поры, пока кто-нибудь не отведёт его
домой.
Говорят, что он и родился "придурковатым", а окончательно обезумел пять лет
тому назад, во время болышого пожара, и с той поры всё, что похоже на огонь,
— всё, кроме солнца, — вызывает у Нилушки оцепенение тихого ужаса. Слобожане
часто толкуют о нём:
— Вот дурачок, а — помрёт, — может, святой будет и все припадём к нему и
поклонимся...
Но иногда над ним жестоко шутят: он идёт, подскакивая и напевая детским
голоском, а кто-нибудь скучающий вдруг крикнет из окна или в щель забора:
— Нилушка — горим!
Ангелоподобный дурачок, как подрубленный под колени, падает грудью на землю и,
в судорогах, охватив золотистую голову всегда грязными руками, катится по
земле к забору, к дому, в тень, обнажая и пачкая в пыли отроческое тело
своё.
А испугавший, посмеиваясь, сожалительно восклицает:
— Ах ты, господи... до чего глуп парнишка!
Спросишь:
— Зачем вы его пугаете?
— Забавно всё-таки! Он ведь по-человечьи не чувствует, людям же - охота
пошутить
Максим Горький, "Нилушка"
|
