Сразу скажу, что из наследия легендарного Леопольда я осилил лишь «Венеру в мехах», но и её хватило для некоторых размышлений, которые спешу представить на ваш суд.

Первое, что пришло мне в голову после прочтения, что «120 дней Содома» и «Венера в мехах» это два несоизмеримых дискурса, книги из параллельных миров, а не две стороны одной медали. Книга Сада предельно физиологична и ритуальна, труд Мазоха – скорее, мировоззренческий, чем сексологический. Сад описывает (и призывает) лишь к практике, Мазох же – к размышлениям, впечатлениям, переживаниям. Наконец, «Содом» стабилен в своих намерениях – для него девиантная практика это самодостаточная вещь, а «Венера» заканчивается переоценкой своих изначальных положений – главный герой, пройдя через воплощение своих фантазий, получает катарсис и переосмысливает свой статус (буквально – избавляется от искушения, поддавшись ему).

Метаморфозы диспозиции «садизм-мазохизм» становятся более рельефными, если рассмотреть их генеалогию и культурный контекст. Де Сад был плодом эпохи механицизма, когда на всё (на человека, на вселенную, на государство) смотрели как на механизм, который можно разобрать, перебрать, починить, переделать на свой вкус. В этот же тренд вписывается мода на посещения анатомических театров и теория общественного договора в теориях Локка и Гоббса; учения об изучении и покорении природы – из этой же серии. Менталитет эпохи механицизма неплохо воссоздан у таких современных авторов как Умберто Эко («Остров накануне») и Николай Фробениус («Каталог Латура, или Лакей Маркиза де Сада»). Таким образом, садизм стоит в одном ряду с патологоанатомией и Великой Французской революцией: садизм по отношению к телам (живым и мёртвым), по отношению к природе, садизм государственный…

Мазох своим творчеством подытожил совсем другую эпоху – немецкий романтизм. Мы знаем что романтизм делал ставку на чувство (в противовес Просвещению, воспевавшему разум), чем бы оно не было вызвано и что бы за собой не повлекло; отсюда небрезгливое отношение романтизма к любым «допингам» для человеческих чувств – нацизм, наркотики, однополые отношения, и так далее… Эта романтическая стратегия хорошо видна в «Фаусте» Гёте: главный герой продаёт свою душу бесу, но всё равно получает милость Бога и попадает в рай, поскольку сделка с Мефистофелем для Фауста это средство для реализации своих прожектов и удовлетворения пытливости ума, а не инструмент для лелеяния своего гедонизма. Эта мысль является у Гёте главной, поскольку именно ради неё он извратил народную немецкую легенду о Докторе Фаусте, сделав из нравоучительной лютеранской притчи с заслуженно трагическим для Фауста финалом – романтический памфлет. «Венера в мехах», как и гётевский «Фауст», описывает путь человеческого сомнения и поиска счастья, поэтому повествует об эволюции взглядов своего героя, а не о «сексуальной ортодоксии» в духе bdsm. Поэтому творчество Мазоха едва ли можно считать первоисточником мазохизма как сугубой сексуальной практики.

Таким образом, творчество Сада и Мазоха это не столько выражение их личных аффектов, сколько воплощение двух разных идеологий – эпохи механицизма и эпохи романтизма. Данные идеи не синонимичны и не антонимичны – они просто несопоставимы, разноформатны. Поэтому если бы Маркиз де Сад и Леопольд Мазох встретились, они бы просто не поняли друг друга. Следовательно, современное понятие «садо-мазо» является в культурно-историческом смысле химерой, возникшей по коммерческому произволу порноиндустрии.