Его величество мудила Адвокат, с иссиня-чёрными вьющимися волосами до плеч, тонкими чертами лица, вечно утомленным взглядом, под глазами его обитают две древних тени, в черном костюме от Армани, с саквояжем Гуччи (я так отчётливо помню эти вещи, сколько маршрутов по ним пробежали мои глаза, теперь они въелись в память и у меня уже выработался условный рефлекс на узнавание и реакцию кратковременно восторга, а потом включается анализ и я понимаю - нет, снова не ты), в саквояже где-то между бумагами и ноутбуком небрежно лежит маленький складной кинжал с тремя золотыми пластинами на рукояти из стали. Иногда он смотрит на тебя так, словно ему лень поднять глаза, чтобы снова обозревать всю эту скромную совокупность черт...

- Да что я там не видел. - Говорит он. И ты благодарна ему уже за этот жест доброй воли. Ведь в его власти самое ужасное, что доступно человеку: не отвечать, не касаться, не приходить.

Когда он сжимает горло прохлада стальных колец утопает в горячей коже, крест из синих сапфиров ложиться мне на грудь, а слова, которые он шепчет на ухо доносятся в причудливых картинах того, другого мира и помогают найти дорогу назад. Всегда помню, что он говорил, когда я приходила в себя. От моей кожи пахло Gucci pour Homme II, потому что он обнимал меня, пока я была без сознания. Может быть, потому я ни разу не терялась.

Схожу с ума, ибо никто больше не хочет моей крови. Я донор-наркоман, подсаженный на кровососов. Щелчок, лезвие ножа... Как я потом отмывала свою кровь с кафельной плитки, она была повсюду, а ведь он точно знал, что ни я, ни кто-то ещё ничего не сделает. Просто будет оттирать плитку от засохших бурых пятен и плакать от испуга и стресса. И от счастья, безусловно. Куда же без счастья. Я бы сама подавала этот ему этот нож сейчас, лишь бы только он вернул то состояние эндорфинового всплеска, обреченности, ужаса и облегчения, когда все заканчивается.

- Не давай людям бесплатных советов. И не говори "люблю" тем, кому наплевать - будешь чувствовать себя дурой.
- Но если я действительно люблю тебя?
Он ничего не ответил и я всё поняла. А потом снова и снова всё понимала. Но продолжала говорить "люблю". А сейчас стараюсь больше делать, и меньше говорить. Вообще не хочу ни о чем говорить с людьми, не говоря уже о бесплатных советах. Но, боюсь, я не выдержу и сорвусь к нему и попрошу снова быть со мной жестоким и причинять мне боль. Нелюбовь в действии это всё-таки не равнодушие.

Золотят венецианские маски лучи канделябра,
за духами востока немногие чуют твой страх,
"Маскарад, моя девочка!"-кто-то смеется. Напрасно
ты искала его встречный взгляд в подвесных зеркалах.

Среди дам и господ, чьи наряды последний писк моды,
слабый крик будет просто погашен бездушной толпой,
кто-то выбрал тебя - Дама Треф выпала из колоды,
карты убраны. Следующий ход будет сделан тобой.

От шампанского и комплиментов становится дурно,
Только пёстрые маски всегда лгали меньше их глаз,
Репродукция на стене кажется грубой халтурой,
и безвкусной поделкой барочность сервизов и ваз.

и заметив, что спинка дивана заляпана красным,
вновь обводишь глазами так быстро редеющий зал,
и ты слышишь над ухом насмешливо "Это не краска"
и под поднятой маской мелькает улыбка-оскал...

Золотят венецианские маски лучи канделябра,
И на скользком от крови полу завершится игра.
Они кажутся парой влюблённых. Но это это неправда.
Здесь достойны доверия только одни зеркала.