На покое, на привале, мне язвительным туманом, кошки лапой ноги рвали, над пронзительным провалом. Там на дне, чернея, бездна, мне варила кашу с медом, уверяя, что полезна, перед сломанным уходом. Тело резаное в клочья, истекая кровью в муках, поглощало жадно сочник, отпихнув Харона суку. Кошки ржали диким воплем, раздирая мышь на части, и скакал стритрейсер бодро, мой кентавр черной масти. Он кивал глумливо-нежно, он показывал мне лодку, он всё звал к вершинам снежным, он показывал мне топку. Там бульон бурлил из крОви, он кипел в кастрюле мятой, там звучал набат с любовью, за похлебку нету платы. Причащались все гурманы, лился жирный, аппетитный, под укропчик столь желанный, в миски харч их креативный.

(зимой вроде было)