Ты сейчас едешь по утреннему городу, увозишь меня на себе и в себе. Может, перебираешь вкусы и запахи пролетевших как минута часов, может, просто дремлешь, усталая, под шелест колес.

А я сижу в тишине, разглядывая мир вокруг. Мир, в котором мы были рядом.

Предметы реального мира еще не проступили, и только светятся отраженным светом наши странные игрушки.
Беленькие лоскутки на полу - остатки твоих трусиков. Я срезал их с тебя вместе с колготками в самом начале. И мы оба задохнулись под тихий треск разрываемой ткани. Ты от холода ножа на теле и жестких рук, а я от засветившейся в разрывах нежной кожи. Обычно ты привозишь запасные, а сегодня уехала в платье, под которым ничего больше. И от этого снова шумит в голове.

Валяются в углу веревки, так и не пригодились. Я больше люблю цепи. Цепи жестче, грубее, холоднее. Они лязгают и звенят, напоминая о чем-то своем, их удобно фиксировать карабинами и замками на любом звене, регулируя натяжение. От них на коже остаются выразительнейшие отпечатки, жаль, что очень ненадолго.

Да и просто, лежа грудой на полу, цепи самим своим видом предлагают нам столько разных путей их применения и столько разных ощущений. Металл и кожа. Металл цепей и кожа плети. Теплый металл в голосе и нежная кожа на груди, кожа ласкающих рук. Ты грела их своих телом в наши часы. И даже сейчас, взяв их в руки, можно услышать твое далекое тепло.

А тяжелый ошейник с массивными карабинами ты забрала с собой. Ты всегда привозишь его и забираешь. Когда-то я впервые застегнул его на тебя и увидел потом лежащим на полке, после твоего ухода. И думал, значит ли это что-то. А ты тогда просто забыла, растерявшись. И тоже расстроилась.

Харнесс – сбрую из ремней, ты тоже забираешь с собой. Чтоб одевать его иногда под одежду, прямо на голое тело, чувствовать жесткость ремней, холод колец, слабый запах кожи. Однажды ты рассказала, как неудачно надела его и ремни между ногами до ссадин натерли твой бутон. Полностью раздеться, чтобы снять ремни, было негде, и пришлось терпеть до дома.

На столе бутылка из-под шампанского. Я наклонялся над тобой лежащей и лил его на твое тело, чтоб ловить и слизывать потом разбежавшиеся струйки. Это был самый чудесный сорт шампанского. А потом ты пила его с моего тела.

В кресле грудой хвостов перепутавшиеся флогер. собака, плети. Их следы ты сейчас увозишь на себе.

Черный набалдашник Хитачи весь в разводах от твоей влаги, постель, где ты билась и кричала, насквозь мокрая и пахнет тобой и шампанским. Розовые крошки воска на постели и на полу, обломки роз с шипами, сломанными нашими телами.

Надо бы пойти принять душ, сменить белье и спать, все же почти сутки мы были рядом, проваливаясь в сон на минуты.
Ну, уж нет.
И я валюсь в крошки воска, в обломки роз, в твою влагу. В весь этот взрыв, не кончившийся еще и не кончающийся. В кольцо запахов, звуков, чувств, прикосновений, плетей, цепей, боли и радости. Кольцо крутится и крутится, и ты возвращаешься и возвращаешься, пока не вернешься снова.

Вся и везде.