На войне было жарко. На войне был истинный ад.
На войне моим братом был автомат.
Сто четыре отметки за трупы носил приклад.
Мы стреляли в детей и женщин, поезда под откос пускали,
Хоронили своих, на могилы растяжки ставили.
Притворялись, что нервы, мускулы, сердце – из стали.
С этой стали ночами окалину водкой снимали.
Сплюнув кровь вперемешку с крошкой зубною,
Мы угрюмо ломились вперед, как герои.
Из трех дюжин дибилов вернулось двое,
Да и те не в себе. Он – запойнейший алкоголик.
Ну а я... Нет, со мной ничего. Я только хочу покоя.
Его все почему-то после войны хотят.
Но если можно из ада высвободить солдат,
То как из них выдавить ад?
Эту привычку руки к оружию,
Этот взгляд-как-в-прицел совершенно не нужный,
Эту манеру хищника, походку зверя.
Говорят, девочкам нравится. Я не верю.
Я же сам не знаю, что мне ебнет через мгновение:
Я могу положить ей голову на колени,
Я могу пристегнуть ее наручниками к батарее,
Я могу... много разного. Только любить не умею.
Не умею и не хочу учиться.
Разве может в бою эта хреновина пригодиться?
А они – девочки, то есть, – это чувствуют, суки.
Понимают самое большее через сутки.
Убегают – с визгом, так, что сверкают пятки,
От меня, красавца и психопата.
Долго лечатся, ставят уколы, капают капли.
Я пью пиво, смотрю порнуху, совсем не смотрю футбол,
В сейфе помалкивает вороненый ствол.
Никого не пускаю в сердце, в свой дом, за стол.
Вою ночами, запястье пронзив зубами.
Новости треплют, война, мол, не за горами.
Я хотел покоя, да, я хотел покоя.
Только где мне узнать, что ж это, блядь, такое.
Когда внутри у солдата ад,
Надо, чтоб и снаружи – ад.
Скоро снова война – я рад.