Как никогда, изложение этой версии создания памятного штриха к образу Геллы из "Мастера и Маргариты" считаю необходимым начать словами: «Да, в данном случае я вполне могу ошибаться».

Однако, будучи сторонником той позиции, что в романе Булгакова не может быть ничего случайного, всё же считаю небесполезными свои суждения по данному вопросу.

Итак, слово автору: «…Чёрт знает откуда взявшаяся рыжая девица в вечернем чёрном туалете, всем хорошая девица, кабы не портил её причудливый шрам на шее, заулыбалась у витрин хозяйской улыбкой». (Глава 12 последней версии романа). Именно так в романе появляется Гелла – ведьма, секретарша и горничная Воланда. Написаны эти строки были в период с 1934 по 1940 год.

Ещё в третьей редакции романа (1931 - август 1933) в соответствующем эпизоде повествования Геллы не было, а вообще появляется она в черновиках романа, ещё не имея своего имени, в первой тетради (т.н. «Чёрный маг», 1928-1929) в главе «Якобы деньги», только когда буфетчик Варьете пришёл к Воланду требовать обмена фальшивых денег : «…буфетчик вдавился в переднюю, увидел на стене громадную шпагу с рукоятья чашей и затем совершенно голую девицу, сидящую верхом на кресле, отделанном черепахой».

Стало быть, шрам на шее Геллы – один из ярких и важных штрихов к образу, характеризующий её как незаурядную, запоминающуюся личность. Ведь не нужно быть врачом, чтобы понять, что человек, имеющий столь заметный след от раны в такой области тела, по крайней мере, был на грани жизни и смерти. Причём гораздо ближе к смерти, чем к жизни.

На первый взгляд, этот булгаковский штрих понятен: речь идёт о ведьме, о персонаже, находящемся вне обычного мира и природы вещей, отсюда и столь зловещий знак, предостерегающий читателя.

Но изложенные выше версии и исследования, на мой взгляд, указывают на то, что Булгаков писал прежде всего о своём времени, изображая в романе явления конца 1920 – начала 1930-х, чтобы дать возможность мыслящему читателю будущего осознать всю глубину нравственной и социальной катастрофы, постигшей граждан Российской империи в 1917 году.

И одно из таких явлений – закономерный кризис литературы. Т.н. «социалистический реализм» Горького, когда «пролетарских» писателей пытались «выращивать, как ананасы в оранжерее», за редчайшим исключением оказался апофеозом неправды, пошлости, безвкусия. И одна из аллегорий этого «чуда» (кроме иных издевательских «чудес» и обманов «зрительской массы»), на мой взгляд, и была завуалирована при описании появления свиты Воланда в Варьете.

В 1927 году увидела свет весёлая и безусловно, талантливая сатира Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Это было новое слово в литературе, и Булгаков, много лет писавший фельетоны в советской прессе, не мог этого не заметить. Как и того, что книга, по своей сути, политическая (в СССР всё прекрасно, а тудеядцы, воры, попы и прочие негодяи, оставшиеся от «старого мира», доживают последние дни). Не буду подробно аргументировать – при желании легко найти достаточно критики и исследований о творчестве Ильфа и Петрова.

Булгакову, конечно же, было ясно, что сюжетный замысел «Стульев» был «любезно повзаимствован» авторами (точнее, Катаевым, старшим братом Евгения Петрова) из рассказа Конан Дойла о сыщике Шерлоке Холмсе под названием «Шесть Наполеонов». Не вызывало, думаю, у Михаила Афанасьевича никаких сомнений и то, что образы Кисы, Бендера, отца Фёдора, деятелей «Союза меча и орала» - карикатурное издевательство над людьми «старого мира», в противовес которым трудолюбивые, весёлые и политически грамотные советские люди успешно строят самое счастливое в мире общество.

И вот – успех «Стульев» и воистину народное признание. Бендер и Киса надолго становятся образами советской эпохи, пусть даже их поклонники и не задумываются над гоголевским пророчеством «Над кем смеётесь?»

Однако Ильф и Петров, в одночасье взлетевшие на советский литературный Олимп, убеждены в правильности своего творческого направления. Но для продолжения «Стульев» необходимо «воскресить» Бендера, которого, по сюжету книги, деградировавший до полного скотства бывший предводитель дворянства Воробьянинов зарезал бритвой из алчности.

Как быть ? Полезно вновь обратиться к тому же Конан Дойлу: ведь оживил он, по многочисленным просьбам читателей, сыщика Холмса после смерти во время поединка с лидером мафии Мориарти!

Но у Конан Дойла получилось талантливо и изящно, а у Ильфа и Петрова неправдоподобно и, зная реальную жизнь в СССР, издевательски. Устами Бендера звучит: «Хирурги еле-еле спасли мою молодую жизнь, за что я им глубоко признателен». («Золотой телёнок», гл.30).

Булгаков не мог не заметить такого отрицания доселе существовавших литературных приличий. Но как указать на фальшивость, в полном соответствии с духом советского времени, произведения, которое, как и представление Воланда в Варьете, вызывает восторг у «почтенной публики», и не видно конца и края этому представлению, после которого зрители, наконец, осознают, что остались нищими и голыми ?

Вот и появляется на сцене Варьете Гелла со шрамом не шее. Хотите верьте, хотите нет. Кто такая, почему и отчего этот шрам, Булгаков, всегда аккуратный, логичный и доскональный в мельчайших деталях (вспомните, например, «грибоедовское меню») тут нарочито умалчивает. Дескать, вы в дьявольском театре, граждане, тут много необъяснимого и волшебного. Расслабьтесь и получайте удовольствие. Пока представление не закончилось…