Сама красиво я писать не умею, но хорошо умею цитировать других (с соблюдением авторских прав разумеется):
Милорд Фортунат:
"Паж. Милый мальчик. Посланник Нефтиды - близкий друг, любовник, подарок. Никого фундамента, никаких корней, памяти, обязательств, пуповина обрезана - лети на восток от солнца, на запад от луны.

Вечный Паж, учтивый, услужливый, до некоторой степени изнеженный, женоподобный мальчик с выражением прилежности и внимательности, он созерцает рыбку, поднимающуюся из кубка, чтобы взглянуть на него. Он вынужден оказывать услуги особого рода, прилежный и лукавый ученик, добрый вестник пустячных новостей.

Со всем согласен, кроме женоподобия. Есть нежность мужества, совершенно отличная от женской. Они полярны - как Арктика и Антарктика и никогда не пересекаются.

Почему-то эти качество принято презирать и искоренять еще в младенческом возрасте, но глуп тот полководец, который не ценит в строю "маменькиных сынков".

Да-да, из золотистых лакомников, забалованных в детстве "мамсиков" зачастую получаются самые отчаянные и храбрые солдаты.
Да, не завоеватели - но защитники. Вспомните Гринева из "Капитанской дочки"
В отличие от пресловутых "запечных" замарашек - пасынков, униженных и оскорбленных Оливеров Твистов, которых так облизывают сказочники и романисты - именно они, шелковые мальчики, купавшиеся в счастливом детстве - знают - им есть что терять и за что умирать.

Защищать свое счастье, кружку молока, запах хлеба, материнский голос, а не метелки в грязном чулане и ранний онанизм Золушков с детскими травмами и мечтами "вот вырасту, женюсь на принцессе, всех на бую заверчу вот тогда-то помянете, как селедочной мордой мне в харю тыкали и на бал с собой не брали и канхветку отобрали ландриновую".

Вот эти угрюмые пауки-запечники, кибальчиши, жесткокристаллические мальчики-с-коленочками крапивинского разлива, "обиженники" "мальчики-которые выжили" идеальны в строю захватчиков, споры на расправу, города занимают лавой, как крысы, стоит обещать им заветные три дня на грабеж - вечное право наемников.

Ну теперь-то мы попануем, наше время пришло.
Мы - истина. Мы вольны карать и миловать.По законам командного духа.
Дай Бог, чтобы эти города защищали маменькины сыновья. Все хорошие мальчики делают это.
За локоны, за лошадок-качалок, за карусели и леденцы на палочке, за сказки братьев Гримм и калейдоскоп в картонном тубусе, за духи и любовные письма из маминого секретера, за кукольные театры и карусель на главной площади, за рождественские елки и любимого щенка, за белые панталончики Бекки Тэтчер, воздушных змеев, за бочку варенья и ящик печенья, за механических слонов с ключиком и весенний парусник в луже, за непьяного папу без Эдипова комплекса и красивую добрую маму, которая никогда не умрет!

заряжай, пли, заряжай, пли!
Спаси и сохрани.

"Осада Ля Рошели. Жареные цыплята, веточки базилика, сыр на деревянной тарелке и четыре глиняных бутылки отличного шабли, пороховой дымок в бойнице.

Подзорная труба. Жемчужная капелька серьги в правом ухе, линия ладони а ля Ван Дейк.
- Месье, на нас наступают шестьсот человек с дубинами, пиками, аркебузами и моргенштернами.
- А среди них есть симпатичные блондины, которых в детстве любили родители?
- Нет.
- Тогда - огонь. Беспощадный огонь!"

Некогда я мечтал (и в последствии исполнил свою мечту) быть среди этих легконогих водевильных мальчиков, сопровождающих всадника, надувшегося от гордости и пышности, он, бедолага, и не знает, что никому из пажей нет до него дела. Одному камушек попал в башмачок, второго вчера поцеловали и он помнит, помнит! Третий не выспался, четвертый улыбается пятому. Шестой постиг искусство любви в стиле "солитэр"

А что же вы, ваша светлость, которого играет свита?
С чем вы остались?
Прошу прощения, но вы застрелены шутом.
В упор.
Насмерть.

Вообще, "пажи", как правило кончают скверно. Для начала они вырастают, что закономерно.
У любого пажа есть шанс стать Фаворитом. И ладно бы если при стареющей парчовой Мадаме Всея Руси, вроде бедняги Ланского при Императрине Екатерице.

А бывает и так, что роскошно располневший фаворит, перед ореховым трюмо в чужом, заметьте, супружеском будуаре (слова-то все какие), позволяет куафферу бережно развивать светлые кудри с ночных папильоток, штукатурит белилами последствия бурной ночи и старается не помнить о том, что ему уже исполнилось двадцать пять лет, а часики-то тикают, а смена-то зубастая растет, только успевай поворачиваться, а уже сил никаких нет, и геморрой вроде уже нажит, и прежняя пажеская прелесть понемногу заплывает золотом, болит колено, простыни смяты.

А законная жена покровителя жмется в уголку и кусает край платочка, и на шейке у ней жилка тенькает, и сама она вся из себя малохольная, и скоро наверное, помрет (ужас, как мне ее жалко, аж десна сводит, я вообще очень чувствительный человек) и вот Законная Жена смотрит на этого холеного ублюдка, развалившегося в кресле, пояс барского переливчатого халата едва сдерживает красоту его телес, и в майсенском блюдечке слиплись финики и грецкие орешки в меду.

И Законная Жена, покрываясь чахоточными пятнами, фальцетит нечто вроде:
- Доколе, Катилина! или "Как вы смеете", или " Ну Вы бы хоть постыдились",
а фаворит в ответ, лениво цедит сквозь отбеленные коралловым порошком зубы:
- Сударыня, Ваше место на родильной кушетке.
Ну, понятное дело, оскорбленная супруга на радость благонравному читателю, нажмет на все рычаги, напишет пару писем - слезных доносов и вот, через месяц, скажем, аккурат после полдника, деловитая солдатская команда в треуголках и киверах выволочет падшего фаворита под локти, в одной обмаранной ночной рубахе до колен, аж видно жемчужные ножные браслеты - вон, вон из чужой спальни, и медленно - чтоб моралисты видели - потащат его, отяжелевшего в полуобмороке, под гогот и плевки публики, по анфиладе в закрытую тюремную карету, пропахшую блевотиной.

Общая камера. Потом - одиночка. Ссылка. Обвальная прждевременная старость.Прежние дружки руки не подают и вымарали имя из визитных книг.

Наконец - апоплексический удар. Разжался кулак и выпорхнул из него рыжий воробей или серебряная апрельская рыбка. Отошла душа.
Жаль, что там в анфиладе, среди ржущих и торжествующих рож, не нашелся ни один смышленый паж. Который бы догадался подбежать и ткнуть в сердце арестованного фаворита серебряным шилом. Чтобы навсегда спасти от позора своего изуродованного справедливостью оскверненного брата.

Я был когда-то таким, как ты, но ты будешь таким, как я.
В том то и дело. Он не мог подбежать и заколоть. Он любовался на рыбку в кубке. Паж имеет право на легкомыслие и счастливое детство - ну хотя бы на то, чтобы выдумать и то и другое."