— Оскар Худзински. Палач, — представился Оскар любезно, твердо и без эмоций.
— Габриэл Крониадис. Жертва, — представилась, встав с кресла, женщина и, подав ему руку,
посмотрела Оскару в глаза. Не улыбаясь.

Э.Лимонов.

Клинок он загнал мне прямо под сердце. Не попал. Я успела ощутить его
прохладу, ощутить, как горячая кровь потекла по моему животу. «Не надо»
- прошептала я, быстросохнущими губами, но поняла, что уже поздно. Бум,
бум…сердце скользило внутри по чему-то чужеродному…бум, бум, булькнуло
оно, и почти захлебнулось. Он отпустил руку и ушел. Заглянуть в свои
глаза не позволил. Меня начало знобить, ноги подогнулись, я с выдохом
провисла. И тело, которое крепко держало трогательную девочку,
обессилев, выпустило её наружу. Девочку знающую про меня все. Видевшую
мои слезы, слышащую все слова, которые я говорить не имела никакого
права, знающую все мои поражения и всех мужчин, которые меня бросили.
Девочку, которая любила его. Моего палача.
Палач. Жёсткий. Знала ведь, что он жёсткий. Такой, что мало не покажется.
Он может теперь с гордостью произносить: «не говори только, что я тебя не предупреждал».
Не говорю. Предупреждал. Я, вообще, помню каждое произнесенное им
слово. За несколько месяцев нашей общей с ним жизни, я стоп-краном
остановила миллионы мгновений, и сейчас, строгий кондуктор вагона
времени затребовал за это ошеломительный штраф. Сухая рука блюстителя
порядка протянула мне квитанции и, читая их, я вспоминала руку с
золотым колечком-ремешком на среднем пальце, салфетку с натюрмортом, на
которой он режет хлеб, цветной халат с растрепанным поясом и свой
замысел подарить ему новый, на день рождения. Ничего уже не будет.
Квитанции выпали из рук, и драгоценные записи медленно заливало кровью.
Но распятие было красивое. Покрытое черным лаком. Для контраста с
моим, красным. Смертоубийственный экипаж впечатлял. Его плавное
колыхание отдавалось у меня под ложечкой. Я заглянула в зеленые глаза
палача и увидела в них свое отражение, затянутое в красный шелк.
Увидела, как шелк пал, а закинутые назад сильные руки застегнули
сверкающий ошейник. «Я вообще необычный», - улыбаясь, произнес он.
Наручники примерял в уме. Смотрел на мои пальцы, где на каждом – по тонкому кольцу.
«Кто дарил тебе эти кольца?» Я в ответ поднесла сигарету ко рту и
затянулась. Дым с удовольствием выпустила в лицо. Все еще наивно
полагая, что мы свич- пара.
- Ты моя женщина, - врал он. Как и всем наверно. Но попалась, как обычно, только я.
«Он мой мужчина» - врала я себе, забыв, что с такими нельзя падать в
любовь. А они хотят. Им нравятся податливые жертвы, мягкие как воск.
Сама позволила подвесить себя. Запястья в золотых оковах. Цепи красивые,
впрочем, начало красиво всегда. Он слегка погладил флоггером. Мягко
провел. Потом присел и пощекотал ягодицы своей щетиной.
- мммм….- застонала я и глубоко вздохнула, но он перехватил мой вдох первым
сильным ударом. Семь кожаных ремешков больно рванули кожу на плече.
- Еще..- вскрикнула я едва отдышавшись.
- Еще? Еще? Еще? – усердствовал он.
Я почти потеряла рассудок, когда боль взрыла мой горячий и сжатый сфинктер.
Он любил без смазки. Я тоже, потому что любила все, что любил он. Хорошо,
что дело не дошло до страпона. Ох, как хорошо. Не успели просто.
Времени не хватило. Иначе на помойке его воспоминаний вместе с моим
сладострастием валялся бы и этот свидетель. Хотя, их и так немало.
Зубы стучат. Господи, как же холодно. Рук уже не ощущаю. Доверчивая девочка
гладит их, не хочет уходить. Все надеется, что тлеющий в её пристанище
уголек разгорится. Бедная девочка. Ей так нравилось жить полной жизнью.
Любить. Радоваться. Смеяться. Ничего это не стало. Темно. Темно и
холодно.
С каждой встречей он становился все грубее.
Безразличие вытесняло интерес. Привычка - любопытство. Веревки -
металл, флоггер - снейк. Он все упрощал, и надо было как-то изменить
порядок вещей. Вот тогда я и предложила поменяться местами. Он
улыбнулся, обнял меня. Провел по щеке рукой. Горячо поцеловал. В губы.
- Мой ангел …
И тут я почувствовала, как между ребер вошло лезвие. Мягко, как в масло.

Лулу Роза