- Убьешь меня потом?
- Убью.
И это его спокойствие пугает во сто крат сильнее.
Это я там вырывалась. На темной парковке. Когда был смысл. Почему не кричала? Черт…. Почему я не кричала? Дурацкий навык с детдомовских времен - отбиваться молча. Если дежурный воспитатель услышит, то будет только хуже. Днем накажут всех. А ночью - уже наказанные еще раз накажут тебя. С двойным старанием.

На щеке тянет кожу. Вроде как именно щекой он меня и приложил. Видимо, кровь припеклась. Мысли мечутся лихорадочно. Что делать? Что ж делать-то…? Даже не представляю, где мы. Я и мой … насильник? Убийца? Оглядываюсь, насколько получается. Окон нет. По потолку - трубы. Тусклая лампочка надо мной. Под спиной что-то твердое, руки-ноги привязаны крестом. Ноги раздвинуты. И это обнадеживает - может, трахнет сперва. А это лишние пятнадцать, а то и двадцать минут жизни. Минут на поиск спасения. Краем глаза замечаю движение. Вышел из темноты. И снова отступил в тень. Невысокий, щуплый. Тогда, на парковке, полная была неожиданность, столько силы в таком хилом тельце. Помню, как удивилась - мол, да куда ты на меня? Я на голову выше и в полтора раза шире. Просто рукой дернула пренебрежительно - куда прёшь, алкаш? И… не вырвалась. А с заломленной за спину рукой особо не побрыкаешься. Хоть я и пыталась - вон, прихрамывает. Видимо, по голени все ж таки попала. Не помню. Головой об капот - очень плохо влияет на память.

- А если я буду хорошей?.. Я все сделаю и никому не скажу. Не надо убивать, пожалуйста.
Усмехается.
- Не будешь.
Черт. Говорить, говорить надо. Чтоб увидел во мне человека. Куксюсь, пытаюсь плакать. Но так страшно, что лицо немеет и насчет мимики я не уверена.

- Мне страшно. Что ты со мной сделаешь?
Тошнит. Если б съела ту булку прямо в магазине - можно было бы стошнить. Но булка так и лежит на парковке. В пакете. С молоком и сыром…

- Болтает она, говорливая она. Ничего, ничего. Скоро уже. Еще немного… немножечко…
Не только тон, но даже и голос у него меняется. Холод дерет по спине. Из далекого, пятилетнего детства, дед уводит со двора тёлку, нашу рыжую любимицу, которой мы таскали все лето ромашки. Ведет, приговаривая «Идем, Милочка. Пора уже». А вечером мы едим вкусное, вареное мясо, щедро сдобренное укропом. И только дед не прикасается к тарелке. И на вопрос, где Милка, не отвечает.

- Немножечко ещё подожди, милая. Скоро всё будет…
Ужас перехватывает горло и теперь уже неподдельные слезы щиплются в ране.
- Не надо, пожалуйста… Не убивай… делай что хочешь, только не убивай.
- Сделаю, как же не сделать. Для того и… пригласил тебя, милая.
Что он ходит там? Звенит железками. И так темно, да еще и слёзы. Хотя что оно даст - это знание, чем он там звенит…? До смерти не знать бы.

Влажная холодная ткань касается лица.
- Попортила мордашку себе, дурочка. Нет бы сразу по-хорошему пойти. Нет же, драться полезла. Но ничего-ничего, мы сейчас вымоем мордашку-то… Вот так. Хорошо будет, чистенько. Ох, какая рана-то паршивая. Сейчас…

От боли в щеке глаза застилает белым.
- Не надо жмуриться. Шовчик кривой выйдет. Как в гробу будешь некрасивая лежать..?
Твою мать! Под глаз втыкается игла. И тянет, тянет… Снова укол. Вся левая сторона лица превращается в комок боли. Хмыкает удовлетворенно. Делает шаг к моим ногам.

- Вот так-то лучше.
Пытаюсь высмотреть, что он там замер. Рисуясь поднимает повыше ножницы и картинно щелкает ими пару раз. С усмешкой опускает руку за поле моего зрения. По движению плеча догадываюсь - режет. Господи, что он там режет? Не чувствую ничего! И смотрит, смотрит на меня. Холодное прикосновение у колена. Брюки срезает! Минутное облегчение, сменяется новым страхом, когда ножницы доходят до паха. Видно, что его забавляет мой ужас, когда металл касается промежности, срезая трусики. Хорошие трусики были… Черное кружево. Франция, не хухры-мухры… Сдергивает лоскутки, мнет в пальцах.

- Надо же, какие скрытые достоинства. Кто б мог подумать…
Кошусь на поднос с инструментами.
- А ты только в женских трусах разбираешься? В самих-то бабах не очень?
Уж лучше быстрая смерть. Чем всё …это. Не зря ж там полметра железяк частой россыпью.
- Я отлично в бабах… разбираюсь. Разбираю…
Ведет по телу скальпелем.
- Просто замечательно разбираюсь. Вот тут, например, у тебя hepatis.
Скальпель задумчиво очерчивает правое подреберье и спускается ниже.
- А вот тут uterus…
Скальпель упирается острием в живот.
- Матка ниже, дебил.
Теперь уже я смотрю зло и весело. Включилось моё окаянство.
- Дур можешь малолетних своей ковырялкой пугать. И приделанной - тоже.
Смотрит растерянно. Доходит, губы сжимаются в полоску.
- О, дошло! Да ты гений, мать твою!
Ржу истерически. И когда оплеуха обжигает скулу - тоже ржу. Перестаю только когда сверху наваливается тяжесть, не дающая вздохнуть и руки обхватывают горло, втискивая пальцы в шею. Все-таки, переиграла. Добилась. Сознание гаснет.

… Потолок теперь белый. Человек в хирургической маске.
- Сколько пальцев видим?
- Пять, доктор.
Еле хриплю.
- Дайте карту.
Смотрю описание повреждений… Ну, шов под правым глазом. Это я помню. Перелом скуловой кости… Неплохо он меня припечатал… Перелом подъязычной кости. Странно, как на смерть не задушил…? Признаков насильственного полового акта не выявлено. Поверхностные порезы на спине… Вопросительно смотрю на врача. Он перелистывает пару страниц у меня в руках. С недоверием разглядываю фотографию…

«САМА ДУРА!»