Цветаева (письмо)
“Милый друг! Когда я, в отчаянии от нищенства дней, задушенная бытом и чужой
глупостью, вхожу, наконец, к Вам в дом, я всем существом в праве на Вас.
Можно оспаривать право человека на хлеб (дед не работал, значит — внук не ешь!)
— нельзя оспаривать право человека на воздух. Мой воздух с людьми — восторг.
Отсюда мое оскорбление.
Вам жарко. Вы раздражены. Вы “измучены”, кто-то звонит, Вы лениво подходите:
“Ах, это Вы?” И жалобы на жару, на усталость, любование собственной ленью, —
да восхищайтесь же мной, я так хорош!
Вам нет дела до меня, до моей души, три дня — бездна (не для меня — без Вас,
для меня — с собой), одних снов за три ночи — тысяча и один, а я их и днем
вижу!
Вы говорите: “Как я могу любить Вас? Я и себя не люблю”. Любовь ко мне входит в
Вашу любовь к себе. То, что Вы называете любовью, я называю хорошим
расположением духа (тела). Чуть Вам плохо (нелады дома, жара, большевики) — я
уже не существую.
Дом — сплошной “нелад”, жара — каждое лето, а большевики только
начинаются!
Милый друг, я не хочу так, я не дышу так. Я хочу такой скромной,
убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался”.
