|
|
Ручаюсь, что вы в жизни не видывали такой кутерьмы, какая поднималась в доме,
когда дядя Поджер брался сделать что-нибудь по хозяйству. Привозят, например,
от столяра картину в новой раме и, пока ее не повесили, прислоняют к стене в
столовой; тетушка Поджер спрашивает, что с ней делать, и дядюшка Поджер
говорит:
«Ну, это уж предоставьте мне! Пусть никто, слышите – никто, об этом не
беспокоится. Я все сделаю сам!»
Тут он снимает пиджак и принимается за работу.
Он посылает горничную купить на шесть пенсов гвоздей, а за нею следом – одного
из мальчиков, чтобы передать ей, какого размера должны быть гвозди. С этого
момента он берется за дело всерьез и не успокаивается, пока не ставит на ноги
весь дом.
«Ну-ка, Уилл, разыщи молоток! – кричит он. – Том, тащи линейку. Дайте-ка сюда
стремянку, а лучше всего заодно и стул. Эй, Джим! Сбегай к мистеру Гоглзу и
скажи ему: папа, мол, вам кланяется и спрашивает, как ваша нога, и просит
вас одолжить ему ватерпас. А ты, Мария, никуда не уходи: надо, чтобы
кто-нибудь мне посветил. Когда вернется горничная, пусть она снова сбегает и
купит моток шнура. А Том – где же Том? – иди-ка сюда, Том, ты подашь мне
картину».
Тут он поднимает картину и роняет ее, и она вылетает из рамы, и он пытается
спасти стекло, порезав при этом руку, и начинает метаться по комнате в поисках
своего носового платка. Носового платка найти он не может, потому что носовой
платок – в кармане пиджака, который он снял, а куда девался пиджак, он не
помнит, и все домашние должны оставить поиски инструментов и приняться за
поиски пиджака, в то время как сам герой пляшет по комнате и путается у всех
под ногами.
«Неужели никто во всем доме не знает, где мой пиджак? Честное слово, в жизни
не встречал такого сборища ротозеев! Вас тут шестеро – и вы не можете найти
пиджак, который я снял всего пять минут назад! Ну и ну!»
Тут он встает со стула, замечает, что сидел на пиджаке, и провозглашает:
«Ладно, хватит вам суетиться! Я сам его нашел. Нечего было и связываться с
вами, я с тем же успехом мог бы поручить поиски нашему коту».
Но вот через каких-нибудь полчаса перевязан палец, добыто новое стекло,
принесены инструменты, и стремянка, и стул, и свечи, – и дядюшка снова
принимается за дело, между тем как все семейство, включая горничную и
поденщицу, выстраивается полукругом, готовое броситься на помощь. Двоим
поручается держать стул, третий помогает дяде влезть и поддерживает его, а
четвертый подает ему гвозди, а пятый протягивает ему молоток, и дядя берет
гвоздь и роняет его.
«Ну вот! – говорит он оскорбленным тоном, – теперь потерялся гвоздь».
И всем нам не остается ничего другого, как опуститься на колени и ползать в
поисках гвоздя, в то время как дядя Поджер стоит на стуле и ворчит и язвительно
осведомляется, не собираемся ли мы продержать его так до поздней ночи.
Наконец гвоздь найден, но тут оказывается, что исчез молоток.
«Где молоток? Куда я подевал молоток? Господи боже мой! Семеро олухов глазеет по
сторонам, и никто не видел, куда я дел молоток!»
Мы находим молоток, но тут оказывается, что дядя потерял отметку, сделанную
на стене в том месте, куда надо вбить гвоздь, и мы по очереди взбираемся на
стул рядом с ним, чтобы помочь ему найти отметку. Каждый находит ее в другом
месте, и дядюшка Поджер обзывает нас всех по очереди болванами и сгоняет со
стула. Он берет линейку и начинает все измерять заново, и оказывается, что ему
нужно разделить расстояние в тридцать один и три восьмых дюйма пополам, и он
пытается делить в уме, и у него заходит ум за разум.
И каждый из нас пытается делить в уме, и у всех получаются разные ответы, и мы
издеваемся друг над другом. И в перебранке мы забываем делимое, и дядюшке
Поджеру приходится мерить снова.
Теперь он пытается это сделать с помощью шнура, и в самый ответственный момент,
когда этот старый дурень наклоняется под углом в сорок пять градусов к
плоскости стула, пытаясь дотянуться до точки, расположенной ровно на три дюйма
дальше, чем та, до какой он может дотянуться, шнур соскальзывает – и он
обрушивается на фортепиано, причем внезапность, с которой его голова и все
тело в одно и то же мгновение соприкасаются с клавиатурой, производит
неповторимый музыкальный эффект.
И тетушка Мария говорит, что она не может допустить, чтобы дети оставались тут
и слушали такие выражения.
Но вот дядюшка Поджер делает наконец нужную отметку, и левой рукой наставляет
на нее гвоздь, и берет молоток в правую руку. И первым ударом он расшибает себе
большой палец и с воплем роняет молоток кому-то на ногу.
Тетушка Мария кротко выражает надежду, что в следующий раз, когда дядя Поджер
надумает вбивать гвоздь в стену, он предупредит ее заблаговременно, чтобы она
могла уложиться и съездить на недельку, пока это происходит, в гости к своей
матери.
«Уж эти женщины! Они вечно подымают шум из-за ерунды! – отвечает дядюшка Поджер,
с трудом поднимаясь на ноги. – А мне вот по душе такие дела. Приятно изредка
поработать руками».
И тут он делает новую попытку, и при втором ударе весь гвоздь и половина
молотка в придачу уходят в штукатурку, и дядю Поджера по инерции бросает к
стене с такой силой, что его нос чуть не превращается в лепешку.
А нам приходится снова искать линейку и веревку, и на стене появляется новая
дыра; и к полуночи картина водружена на место (правда, очень криво и
ненадежно), и стена на несколько ярдов вокруг выглядит так, будто по ней
палили картечью, и все в доме издерганы и валятся с ног… все, кроме дядюшки
Поджера.
«Ну вот и все! – говорит он, грузно спрыгивая со стула прямо на мозоль
поденщицы и с гордостью взирая на произведенный им разгром. – Ну вот! А другой
на моем месте еще вздумал бы кого-нибудь нанимать для такого пустяка».
|
