Когда говорят о боли и унижениях, хочется спросить : а что вы знаете о боли и унижениях ?
Здесь для кого-то это игра. А для кого-то это даже настоящие ощущения… Только действия можно остановить при желании.

* * *

Было это, кажется, уже давно… Настолько, что память стирает годы и лица. Остаются только ощущения…
Две западно-славянские республики, в то время там были, как их называют политики, конфликты.
Судьба забросила туда, а вот вывезти оттуда не успела.
Особо нас не цепляло, больше на периферии. Но однажды «одни» ушли, а «другие» заняли этот городок. Из школы сделали госпиталь. Два месяца туда подвозили раненых. Ухаживала за ними – деваться из этого городка всё равно было некуда…

Однажды послышался гул машин. Это «одни» вернулись, вытеснив «других». Машины остановились возле входа. Топот ног. Рывком сорванные с петель двери. Грохот. Выстрелы автоматов : калаш – везде калаш, узнаваем. Крики, мужские крики, здесь ведь раненые были, человек 40. С порога их расстреливали, веером водя автоматами.

Кто-то пытался вскочить, убежать, но его только быстрее догоняли пули. Я была в конце зала. Как раз перед этим ухаживала за «лежачим», а рядом был дядька – под два метра ростом, как шкаф, огромный. Он уже выздоравливал. Поэтому смог вскочить…

Я упала на пол, прижавшись к нему животом, от пуль меня прикрывали ряды кроватей. Кажется, голову обхватила руками. От пули не спасёт, а грохот… Грохот и крики были уже невыносимы. Огромный дядька, который вскочил, тут же рухнул на меня сверху. И его рана, из которой сочилась кровь, припадала на мою спину. Было тяжело держать на себе его тело. Но оно же и было сейчас моим спасением.

Потом автоматные очереди прекратились. И криков уже не было.
Теперь слышались шаги по залу и одиночные выстрелы. Добивали тех, кто ещё дышал или хоть чуть шевелился.
И ко мне приближались такие шаги. Тело дядьки прижало меня. Да и кровавое пятно на спине, как я думала, позволит предположить, что я мертва.

Но тело перевернули. А мой бело-красный халат не был продырявлен пулей.
Зато теперь это могло случиться.
Что-то подстегнуло действовать быстрее, чем мог сообразить тот, стоящий надо мной. Повернулась и затараторила : «Господин офицер, не стреляйте, пожалуйста, -- я не «их», я из «ваших»…» Главное, что я говорила на другом языке. Понятном, но другом, не на языке их врагов.

Он молоденький, лет 25-26. …Не выстрелил…

А потом уже было другое, всё ещё страшно, но другое.
Первый раз допросили в этом же городке, пару дней продержав в местном отделении, оно же вроде штаба. Не били, даже разговаривали относительно тихо. Я была «чужая», а здесь, несмотря на варварства, ещё помнили о цивилизации. Потом отправили в столицу. Этот же лейтенантик и вёз. Почему-то поучаствовав в моей судьбе. Там -- ещё детальный допрос. Уже другие спрашивали, но всё о том же : как, почему, кто… Всё было быстро : посольство… домой…

А то раннее утро осталось воспоминанием тяжёлого тела, мокрого пятна на спине и слов : «Господин офицер, не стреляйте, пожалуйста…»