" Конечно, была и третья краска -- море; но какая? Синим я его почти не
помню, хорошо помню темно-зеленым, с золотистою подкладкой там, где сквозили
полосатые мели. Кто то удивлялся при мне, почему наше море назвали Черным: а
я своими глазами видел его черным, прямо под веслами и на версту вокруг, и
не в бурю или в хмурый день, а под солнцем. Но, по-моему, наше море надо
было смотреть тогда, когда оно белое. Надо встать за час до восхода, сесть у
самой воды на колючие голыши и следить, как рождается заря; только надо
выбрать совсем тихое утро. Есть тогда четверть часа, когда море белое, и по
молочному фону простелены колеблющиеся, переменчивые полосы, все тоже
собственно белые, но другой белизны: одни с оттенком сероватой стали, другие
чуть-чуть сиреневые, и редко-редко вдруг промерещится голубая. Постепенно
восток начинает развешивать у себя на авансцене парадные занавески для
приема солнца, румяные, апельсиновые, изумрудные -- Бог с ними, я и слов
таких не знаю по-русски; и, отражаясь, весь этот хор начинает, но еще
смягченными, чуть-чуть отуманенными откликами, вплетаться в основную белую
мелодию моря -- и вдруг все загорится, засверкает, и кончено, море как море."
Жаботинский пятеро

Ещё черное море смеётся