Мой друг скарификатор рисует на людях шрамами, обучает их мастерству добровольной боли.
Просит уважать ее суть, доверяться, не быть упрямыми, не топить ее в шутке, в панике, в алкоголе.
Он преподаёт ее как науку, язык и таинство, он знаком со всеми ее законами и чертами.
И кровавые раны под его пальцами заплетаются дивными узорами, знаками и цветами.
Я живу при ашраме, я учусь миру, трезвости, монотонности, пресности, дисциплине.
Ум воспитывать нужно ровно, как и надрез вести вдоль по трепетной и нагой человечьей глине.
Я хочу уметь принимать свою боль без ужаса, наблюдать ее как один из процессов в теле.
Я надеюсь, что мне однажды достанет мужества отказать ей в ее огромности, власти, цели.
Потому что болью налито всё, и довольно страшною – из нее не свить ни стишка, ни бегства, ни куклы вуду;
сколько ни иду, никак ее не откашляю, сколько ни реву, никак ее не избуду.
Кроме боли, нет никакого иного опыта, ею задано все, она требует подчиниться.
И поэтому я встаю на заре без ропота, я служу и молюсь, я прилежная ученица.
Вырежи на мне птицу, серебряного пера, от рожденья правую, не боящуюся ни шторма, ни голода, ни обвала.
Вырежи и залей самой жгучей своей растравою, чтоб поглубже въедалась, помедленней заживала.
Пусть она будет, Господи, мне наградою, пусть в ней вечно таится искомая мною сила.
Пусть бы из холодного ада, куда я падаю, за минуту до мрака она меня выносила.